Александр Глебович Иванченко

(часть 3) Африканские зарисовки (записки военного переводчика, часть 4 ) (часть 5)

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СИНЕГО КОСТЮМА

Начало декабря 1975 года. Я сидел в своем гостиничном номере и писал письмо домой, когда зазвонил телефон. Звонил знакомый из посольства, сообщил, что мне и мо­им коллегам есть письма. Была среда, это был единствен­ный день, по которым летал рейс Москва — Дар-эс-Салам с посадкой в Энтеббе и привозил нам письма из дома. На обратном пути в Москву в четверг он забирал ответ­ную почту. Я сказал, что подойду через час, быстро закон­чил свое письмо и пошел к Виктору с Володей забрать их письма на отправку. На улице было не слишком жарко, да и в посольство было принято появляться в официаль­ном прикиде, поэтому я надел костюм.

Костюм у меня был хороший: немецкий, из только не­давно появившегося тогда полиэстера, имитирующего на­туральную шерсть, благородного синего цвета — в общем, красота, а не костюм. С учетом того, что легкая («легонь­кая», как в одном известном фильме) промышленность СССР не отличалась быстрой реакцией на изыски мировой моды, большинство представителей нашей военной пуб­лики за рубежом можно было узнать издалека и с первого взгляда. Выглядели они, как близнецы, ибо носили то, чем загранкадры бесплатно снабжало 10-е Главное управле­ние Министерства обороны: белые нейлоновые рубашки, черные туфли и немаркого темно-серого цвета костюмы, имевшие одну общую для них всех характеристику: за все время зарубежных командировок я не встретил ни одно­го человека, на котором бы они сидели хотя бы в первом приближении к «ничего, бывает хуже»… Я же поступал в институт сразу после возвращения нашей семьи из ГДР, где служил отец, поэтому с одеждой у меня проблем не было… А с учетом того, что костюм покупался с некоторым запасом (при поступлении в вуз я весил аж целых 56 кг), к третьему курсу, с которого я уехал в командировку, я как раз в него врос.

К этому дню мы сидели в Кампале уже третью неделю. Работы не было, мы, переводчики, целыми днями ходили в бассейн при отеле, сидели в номерах друг у друга и из­редка выбирались в город в кино, если вдруг появлялось что-нибудь стоящее… Специалисты, с которыми мы дол­жны были работать, тоже бездельничали, но ввиду незна­ния языков ограничивались бассейном и игрой в карты.

Все это началось в середине ноября. Вечером одной но­ябрьской пятницы мы с Витей и Володей сидели за очеред­ной партией «королевского кинга», когда я вспомнил, что должен позвонить в аппарат главного военного советника и доложить об отсутствии происшествий в группе. Не то чтобы мне полагалось это по статусу (старшим группы был Виктор), но для того, чтобы пробиться на межгород, нуж­но было повоевать с сотрудницами местного телефонного коммутатора, а для этого нужен был английский язык. По­сему эта задача была с радостью перепоручена мне (тем более, что в случае нерадостного настроения товарища полковника всю порцию начальственного неудовлетворе­ния чем-нибудь получал непосредственно звонивший)… Я набрал номер телефонной станции и попросил соеди­нить меня с Кампалой. Через несколько секунд оживлен­ного разговора между сотрудниками станции на одном из неизвестных мне местных языков мне было на хорошем английском вежливо объяснено, что связи со столицей нет и не предвидится до утра. Это не выглядело чем-то не­обычным, такие вещи случались и раньше… Мы решили продолжить игру, а перезвонить утром. Но через несколько минут нам позвонил мистер Санчад — индус, живший не­далеко от нас и периодически снабжавший нас кефирной закваской и, при необходимости, мерзкими индийскими сигаретками в спичку толщиной, что, впрочем, не мешало нам их курить до открытия полкового магазина утром… Это был невысокого росточка довольно полный дядька лет сорока пяти — абсолютная копия вредного раджи из мульт­фильма «Золотая антилопа», но достаточно добродушный и доброжелательный. Кстати, весьма плотоядно погля­дывавший на мой костюм, когда нам пришлось присут­ствовать вместе на каких-то официальных мероприятиях в полку, и даже пару раз туманно интересовавшийся, какая сумма денег могла бы меня заинтересовать, если вдруг (!) костюм мне надоест («Алекс, послушайте пожилого чело­века, в жизни иногда может надоесть что угодно… Да и мо­да меняется, а вы человек молодой, вам нужно следить за модой…»). «Алекс, я могу попить с вами чаю?» — спросил Санчад. «Конечно, не вопрос, приезжайте,» — уныло ска­зал я. Мы тоже хорошо относились к индусу, но вести с ним долгую, обстоятельную беседу в десять вечера, когда не до­играна партия в кинга…

Через несколько минут у калитки остановилась маши­на, и в гостиную, отдуваясь, вошел Санчад.

—  Я на пять минут, — сказал он. — Вы новости сегодня слушали?

—  Нет. А что случилось?

Он посмотрел на нас, как на школьников, не выучив­ших урок.

—  Вас выгоняют, — сказал он коротко.

И стал рассказывать, что он слышал. Из Анголы выки­нули португальцев, лидер местных марксистов Аугустиньо Нето попросил помощи против других претендентов на власть, которых поддержали войсками Заир и ЮАР, и Куба ввела в Анголу своих военных. Поскольку по общему мне­нию Куба ничего не делает без санкции СССР, президент Уганды Иди Амин, бывший на тот момент председателем Организации Африканского Единства, выступил с гневной речью, суть которой вкратце сводилась к тому, что никто не имеет права влезать во внутренние дела Африки, и он требует от Леонида Брежнева лично объяснить ему, Иди Амину Дада, какого черта кубинцы и русские делают в Ан­голе. Если таковое объяснение не последует в ближайшие 48 часов, он как главнокомандующий угандийской армии отдаст приказ своим военно-воздушным силам лететь в Анголу и стереть с лица земли все пришлые извне войска, чтобы неповадно было… Если учесть, что все ВВС Уганды на тот момент состояли из десятка МиГ 21, летать на кото­рых умел только один, да и тот наемный пилот-палестинец, и нескольких чехословацких учебных Л-29, уже тогда уста­ревших и неспособных нести какую-либо боевую нагрузку, а также принять во внимание удаленность предполагаемо­го района бомбардировки от Уганды, угрозы угандийского лидера выглядели не просто карикатурными, а откровенно дебильными. Но руководители СССР почесали в затылке и приостановили все процессы в области политических, экономических и, что главное, военных отношений с Рес­публикой Уганда не через 48, а через 16 часов после объ­явления Амином ультиматума. Что, в свою очередь, ста­вило под вопрос саму необходимость нашего пребывания в стране.

Мы посмотрели друг на друга. Проблема отсутствия связи с нашим представительством в столице заиграла новыми красками. Мы рассказали Санчаду о неудачной попытке дозвониться до начальства. Он покивал головой:

— Конечно, а вы как думали. Первым делом вас отре­зали от связи, чтобы самим решать, как с вами поступить.

Ну, я с вашего позволения поеду — больше все равно ничем не могу помочь.

И уехал.

«Гостиница,» — промелькнуло у меня в голове. «Гостиница, где я жил, — там есть телефон!». Теперь все зависело от того, сообразили ли они дать команду не выпускать нас из гарнизона.

Я сел в наш микробус. КПП, как такового, на въез­де в полк не было, был шлагбаум и дежурный солдатик. Я подъехал к шлагбауму.

—  Сигарет нет, хочу купить в городе, — сказал я подо­шедшему солдату. Тот кивнул головой. В городе с недавних пор открылся магазин с живущими прямо в нем хозяева­ми, где можно было в любое время разжиться сигаретами.

Я подъехал к «Отелю Масинди». На ресепшене дежу­рил мой старый знакомый Альберт — очень славный седой угандиец лет шестидесяти пяти; мы с ним неоднократно коротали вечера за его воспоминаниями о колониальных временах, когда в отеле останавливались люди калибра Хэмингуэя, который по некоторым источникам реабили­тировался там после полученных на сафари травм, оставив о себе неизгладимое впечатление у бармена отеля.

—  Альберт, можешь помочь? У нас телефон сломался.

—  Конечно, что надо?

—  Набери, пожалуйста, Кампалу и номер, который я скажу.

Через пару минут я услышал радостный голос главного советника:

—  Ну, слава богу, я до вас весь день пытаюсь дозво­ниться! Завтра срочно сюда. Со всеми пожитками. Осталь­ное — когда приедете.

Потом была ночь сборов, потом утром к нам приехал заместитель командира полка и официально объявил, что нам необходимо ехать в Кампалу, потом приехали офице­ры полка и молча помогли нам вытащить наш небогатый скарб и разместить его в машине. Атмосфера была тягост­ная. Но замкомполка на прощание крепко пожал нам всем руки и негромко сказал:

—  В любое время, джентльмены. В любое время. Мы поняли. На душе стало теплее. Потом была суета после приезда в столицу. Нас всех разместили в отеле «Кампала Интернешнл», единствен­ной в столице гостиницы с работающим бассейном, куда иногда приезжал поплескаться сам Верховный Главноко­мандующий, кавалер Креста Виктории и Ордена за заслу­ги в службе, фельдмаршал, президент Республики Уганда Иди Амин Дада в сопровождении ближайшего окружения. Нас строго предупредили о запрете покидать территорию отеля, кроме как для посещения посольства. Затем в те­чение двух дней пришлось помогать в посольстве с упа­ковкой офисной техники и оборудования и сжиганием ненужных документов. Попутно выяснилось, что такой быстрый ответ советского руководства на предъявленный Амином ультиматум поставил того в тупик, ибо мгновенно обесценил все его угрозы: без помощи советских техников самолеты не то что летать — выкатиться со стоянки не мог­ли. Да и возможность использования большого количества другой техники советского производства, включая бро­нетанковую, без помощи специалистов оставалась чисто гипотетической. А неурегулированные территориальные претензии со стороны Танзании никто не отменял. Короче, вопрос об экстрадиции советских военных специалистов подвис в воздухе. А указанные специалисты (тех, у кого до конца командировки оставалось меньше месяца, успе­ли отправить домой) зависли в лучшем столичном отеле на полном пансионе. Время шло, новых претензий к нам не выдвигалось, народ тихо дурел от безделья, поэтому посольство даже сняло запрет на выход в город («главное, чтобы в сопровождении переводчика!»)…

Вот в результате всех этих перипетий я и шел по Кампале солнечным декабрьским днем из посольства, с пачкой писем мне и моим друзьям в портфеле. Проходя мимо од­ного из немногих работающих кинотеатров, я увидел афи­шу фильма, о котором мы с ребятами слышали, — «Меня зовут Троица» с Теренсом Хиллом и Бадом Спенсером. Фильм вышел еще пятью годами ранее, но в СССР его не показывали, а отзывы у видевших его были самые что ни на есть… Если я быстро предупрежу друзей, мы можем успеть на пятичасовой сеанс.

Времени было около трех дня, обычно в это время на­ши были в бассейне отеля. Рядом с входом на территорию бассейна ошивалась пара каких-то мутных типов в черных костюмах, таких вокруг отеля было множество: обычно они приставали к живущим в отеле европейцам с предложе­ниями самых разнообразных проектов или откровенных афер, сулящих баснословные прибыли. Поскольку разго­вор, как правило, заканчивался категорическим отказом от сотрудничества, в ход шли предложения самых изощрен­ных увеселений на вечер с участием многочисленных се­стер и других ближайших родственниц прожектеров. Если и этот аргумент не вызывал интереса, раздавались призы­вы к человеколюбию с последующей просьбой выделить несколько шиллингов на лечение самого прожектера или тех самых родственниц, которые еще пять минут назад числились среди потенциальных участников обещанных райских наслаждений.

Не обращая внимания на шарлатанов, я прошел на тер­риторию бассейна, отделенную от отеля высокой кирпичной стеной на уровне третьего этажа. Обычно там сидело несколь­ко десятков довольно крупных хищных птиц типа коршунов, которые зорко следили за тем, насколько хорошо накрыты крышками тарелки у решивших перекусить возле бассейна. И если у кого-либо, несущего тарелку от кафе к своему лежаку, из-под картонной крышки высовывалась хотя бы косточка от куриной ножки, наказание за неосторожность следовало незамедлительно: с неба на него неожиданно обрушивался черный вихрь, через мгновение ока под громкое хлопанье крыльев уносящий в цепких когтистых лапах вожделенную добычу в кроны окружающих бассейн деревьев и пальм под жалобные вопли ограбленного растяпы.

Но к моему удивлению на сей раз на стене не было коршунов. Там, построенный в шеренгу, стоял весь пер­сонал отеля, от управляющего до последнего поваренка, с белоснежными куртками кухонных работников, разбав­ляющими черные пиджаки административного персонала и официантов. Они стояли не шевелясь и молча смотре­ли вниз. Я так оторопел от увиденного, что остановился, как вкопанный, прямо рядом с трехметровой вышкой для прыжков в воду. В этот момент что-то массивное пролетело мимо меня и рухнуло в воду, обдав меня брызгами с голо­вы до ног. Я резко повернулся. Из-под воды в двух метрах от меня показалась до боли знакомая физиономия Вер­ховного Главнокомандующего, кавалера многочисленных орденов, фельдмаршала и президента и т. д. и т. п. Перед каждым сеансом в кинотеатрах это лицо появлялось на экране под государственный гимн Уганды, и мне столько раз приходилось по этому случаю вставать, что ошибиться я не мог. А чуть поодаль в бассейне ворочался и что-то ве­село кричал президенту чуть менее объемный начальник Генерального штаба, которого я знал лично, и это лишь подтверждало реальность происходящего.

Что-то мне подсказывало, что острой необходимости в моем присутствии в данный момент не было, поэтому я развернулся и вышел с территории бассейна. По тому, как вдруг оцепенели типы в черных пиджаках, я понял, что это ни разу не обычные шарлатаны-прожектеры-сутенеры, а самая что ни на есть служба безопасности. А меня в дан­ном случае спасло только характерное для всего правления Иди Амина отсутствие профессионализма, а то лежал бы я уже как минимум мордой в тротуарную плитку или еще похуже…

Я промок насквозь, поэтому решил сначала переодеть­ся, а уж потом искать друзей на предмет похода в кино. Придя в номер, я снял костюм. Развешивая его для просуш­ки, я обратил внимание на россыпь светлых пятнышек на спине и одном из лацканов пиджака. Я принюхался. Ну, ко­нечно… Видимо, неожиданно узнав о том, что должен при­ехать президент, персонал отеля решил подхлорировать воду, а хлорка не полностью растворилась. И мой дивный синий костюм стал выглядеть так, как будто мне в спи­ну всадили заряд соли, которая почему-то вся осталась на поверхности ткани. Выложив весь свой запас русской и английской обесцененной лексики, я постепенно успо­коился и пришел к выводу, что легко отделался. А в кино я все равно в джинсах собирался идти.

Незадолго до новогодних праздников Иди Амин и со­ветское руководство пришли к окончательному разреше­нию конфликта, и нас отправили назад по местам работы. Офицеры полка встретили нас радостно, помогли снова обустроиться и пригласили на вечеринку в офицерский клуб по поводу нашего возвращения. На вечеринке был и наш индийский друг.

—  Александр, — спросил он, — а почему вы не в костю­ме? Случай-то торжественный…

Я в цветах и красках описал ему происшествие в бас­сейне. Санчад хохотал во все горло, приседал, бил себя ко­роткими лапками по пухлым бедрам…

—  Ну вот, я же говорил вам, что придет время, когда вам с костюмом придется расстаться, — сквозь слезы прохихикал он. — Это знак свыше!..

Я понял намек.

—  Вы правы, Санчад, — сказал я. — Позвольте мне пода­рить его вам, если вас не смущают некоторые колористи­ческие вольности…

—  Не смущают, — улыбнулся индус. — Спасибо!

Когда мне настала пора уезжать, Санчад пришел про­щаться со мной в синем костюме. Я внимательно посмо­трел на пиджак, но следов хлорки не нашел.

—  Вы его перекрасили что ли, Санчад? — спросил я. Индус улыбнулся:

—  У вас же нет детей, Алекс, так?

—  Пока нет, — с огласился я, не понимая, к чему он клонит.

—  А у меня в соседнем городе есть маленькие пле­мянники. Я им в полковом магазине фломастеры купил, рисовать. Хороший набор. Очень много оттенков… И фломастеры несмываемые. И потом, я оставил одно пятнышко на лацкане — вот оно, значком прикрыто.

—  Зачем? — удивился я. Индус оглянулся, встал на цыпочки и прошептал мне

в ухо:

—  Алекс, когда-нибудь Иди Амина не будет. Вот то­гда я покажу это пятнышко и расскажу, что я тоже от него пострадал!

Я посмотрел на хитрую физиономию Санчада. Мне показалось, что он так шутит. Хотя…

ЧЕМ ПАХНЕТ НОВЫЙ ГОД

И ведь что интересно: со временем, пытаясь что-то вспо­мнить, что-то важное, значимое, вдруг осознаешь: зача­стую не картинки лезут в голову, не звуки, а что-то совсем, казалось бы, с функцией запоминания не имеющее ника­кой связи!..

У меня с детства был очень хороший нюх. Ну, не как у Мухтара, конечно, но родные всегда поражались, когда я с утра отказывался пить молоко, которое «не так пахло», а через полчаса уговоров мама пыталась сварить на этом молоке какао, которое я всегда любил, и молоко свора­чивалось.

Не стал бы относить это на счет исключительной чут­кости моего обоняния (кстати, многолетний опыт курения и выпивания крепких напитков не сильно способствует сохранению этой способности), но, где бы я ни был, с ка­кой бы целью я туда ни приехал, для меня всегда визитной карточкой конкретного места остается его запах в момент знакомства. Когда первый раз появляешься где-то, куда очень хотел попасть, запах всегда спрашивает: «Это точно то место, куда ты стремился? Ты не ошибся?». И ты вню­хиваешься, пытаешься разобраться с составляющими запаха, тебе не хочется его разочаровывать… Еще больше не хочется разочаровывать себя, конечно, но у вас с запахом уже установилась какая-то внутренняя связь…

Никогда не забуду первые впечатления, когда я сошел с трапа самолета в аэропорту Энтеббе. Я был просто оглу­шен, ошеломлен буйством тропических ароматов, без ка­ких-либо усилий заглушавших неизбежный для аэропорта запашок авиационного керосина. Этот мощный аромати­ческий аккорд раз и навсегда влюбил меня в Африку.

У меня есть несколько знаковых мест, которые имеют свой запах. Стоит мне в Москве, например, попасть в Ле­фортово и хотя бы краем глаза увидеть старинную кирпич­ную кладку Красных казарм, как в мозгу тут же воспроиз­водится тяжелый влажный дух с примесями запахов свеже-чищенных лука и картофеля, нотками дешевого моющего средства и могучей доминантой периодически выноси­мого, но не теряющего своей ароматической интенсив­ности бака с отбросами. Военный институт иностранных языков, наряд по кухне (кто служил — тот знает)… А самая гламурная открытка с видами средиземноморских курор­тов и моря мгновенно пробуждает ощущение сильного запаха водорослей, выброшенных за ночь на берег и еще не убранных пляжными службами.

Ровно так же отсутствие какого бы то ни было запа­ха создает у меня ощущение тревоги и неуютности ме­ста… Несколько лет назад мне пришлось участвовать в одной конференции, местом проведения которой был потрясающий комплекс в Абу-Даби, построенный прямо в пустыне, километрах в 60–70 от побережья. Проезжаешь на машине по прямой, как стрела, двухполосной дороге полста километров по пустыне, сворачиваешь на проселок, через какое-то время огибаешь очередной бархан, и вне­запно перед тобой вырастает что-то из «Тысячи и одной ночи»: за крепостными стенами высится необыкновенной красоты дворец, окруженный арыками с проточной водой и с индивидуальными бассейнами при каждом апарта­менте. На территорию комплекса автомобили не впускают (экология!): у ворот тебя встречают сотрудники отеля на электромобилях и перевозят тебя и твои пожитки внутрь, в сказку. Но, выйдя из машины, чтобы пересесть на элек­тромобиль, я поймал себя на том, что окружающий воздух совершенно лишен каких-либо запахов. Такое впечатле­ние, что жесткое аравийское солнце выпарило из воздуха все, что не относится к изначальной химической формуле нашей атмосферы. И отсутствие всего-навсего одного это­го компонента сразу смазало общее впечатление от всей этой роскоши, особо подчеркнутой фоном из громадных барханов до самого горизонта…

Но запах не всегда привязан только географически. Иногда он имеет ярко выраженную темпоральную осно­ву. То есть завязан на времена, которые знаменуют собой какие-то значительные изменения в жизни пусть даже от­дельно взятого меня, либо просто на какой-то праздник… Так, Новый год в России — это, естественно, классический запах елки и мандаринов. Предрождественская же Герма­ния для меня всегда ассоциируется с ароматами глинт­вейна и имбирных пряников, которые продаются на тор­говых пешеходных улицах через каждые 50 метров. А вот для первого Нового года в Африке судьба подобрала мне несколько неожиданную ароматическую составляющую…

Уганда — страна многих народностей, языков и рели­гий. В те времена население страны включало прибли­зительно 40% христиан, 20–25% мусульман и остальных, исповедовавших другие, зачастую весьма занимательные верования. Особенностью любого африканца является полное непонимание того, как можно что-то делать, ко­гда другой такой же отдыхает. А посему всей страной от­мечались и христианские, и мусульманские праздники. Даже рабочая неделя при двух официальных выходных в субботу и воскресенье заканчивалась в 11 утра в пят­ницу, когда мусульмане уходили на большую пятничную молитву, а христиане и все прочие радостно использовали этот повод, чтобы тоже закончить работу и больше к ней не возвращаться до понедельника.

Рождество, как и в Европе, было главным праздником в году. Но, во-первых, мы с Виктором и Володей в силу советского воспитания в принципе были людьми без яр­ко выраженных религиозных предпочтений, во-вторых, местное Рождество отмечалось по григорианскому кален­дарю, с 24 на 25 декабря, что шло вразрез даже с нашим куцым пониманием православных канонов. Поэтому мы готовились встречать старый добрый Новый год.

Приходилось торопиться. Мы вернулись в гарнизон из невольно затянувшейся отсидки в столице всего за пять дней до праздника. Но в полку продолжались рождественские ка­никулы, поэтому занятий с подопечными у нас до 2 янва­ря не предвиделось, и мы могли целиком сосредоточиться на подготовке к встрече Нового года. Прорабатывалось ме­ню, составлялся список продуктов, которые должны были быть закуплены на рынке и в полковом магазине. Виктор, основной кулинар нашей мелкой, но сплоченной ячейки со­ветского общества, что-то шептал себе под нос, закатывал глаза и негромко матерился по поводу «это ж где я должен взять сушеную клюкву» и «как эти бабы все это в голове дер­жат»… Несколько озабоченный душевным состоянием стар­шего группы, я попытался спросить, все ли у него в поряд­ке, и нарвался на гневную тираду о том, что хрен нам, а не десерт на Новый год, потому что единственный рецепт, ко­торый он помнил полностью, предусматривал такие незна­комые местным поставщикам изыски, как сушеная клюква и курага, а больше он ничего вспомнить не может, так что на десерт будет хрен на блюде и от дохлого осла уши…

Я живо представил себе Витю, торжественно подающе­го к новогоднему столу блюдо с парой ослиных ушей, густо приправленных хреном, но решил, что смеяться в данной ситуации будет не самым бесконфликтным решением. Желая как-то поддержать товарища, я предложил:

—  Слушай, мы же в Африке, в конце концов. Давай я смо­таюсь на рынок, куплю пару ананасов, зальем шампанским, и будет нам самый что ни на есть буржуинский десерт!

Витя задумался. Потом он вздохнул:

—  Идея, конечно, ничего себе, но начнем с того, что выпивку мы с Володей уже купили. И шампанского там нет.

—  А газировка какая-нибудь, тоник, например?

—  Да не было там в магазине ничего, кроме «Смирновки» и джина…Все, небось, на Рождество выпили…

Это было похоже на правду: местные вояки не очень жаловали крепкие спиртные напитки, зато пиво и гази­ровка разлетались в момент.

Витя молча смотрел куда-то сквозь меня. У него явно начинала оформляться какая-то мысль. Я тоже молчал, чтобы не спугнуть…

—  Слушай, — сказал он, — я же для десерта взял два ки­ло сахара. Ты не знаешь, тут дрожжи продаются?

Я пожал плечами:

—  Надо спросить у Джорджа. Джорджем звали заведующего магазином сержанта — огромного, иссиня черного, с кулаками размером с волей­больный мяч, но при этом очень веселого мужика, который к нам относился с большой симпатией.

—  А что ты печь собрался? Витя посмотрел на меня с жалостью.

—  Ты же хотел ананасов в шампанском? У нас еще три дня. Будет тебе шампанское.

Гони за ананасами и заскочи к Джорджу, пока не за­крыл, возьми дрожжей, если есть.

—  А сколько их брать? Витя задумался.

—  Так… Сахара у нас два кило… А сколько тут дрожжей в пачке, я не знаю… Скажи ему, на пять… нет, шесть буха­нок хлеба, он должен знать, сколько на это надо. И, слушай, возьми еще пару килограмм сахара…

Через полчаса я уже отъезжал от рынка с четырьмя огромными ананасами на заднем сиденье микробуса. Во­обще, ни до, ни после Уганды я никогда больше не видел таких ананасов, как там: здоровенные поросята, по 3–4 кг каждый… И стоили копейки… Может быть, потому, что их не выращивали специально, а обсаживали ими поля по пе­риметру, чтобы скотина посевы не потоптала и не съела. Жесткие колючие листья ананасов весьма успешно справ­лялись с такой охранной функцией, а созревающие плоды были приятным бонусом к защите посевов.

Я зашел в магазин.

—  Абаригани, Джордж! Абари йа нюмбани? Абари йа биби? Абари яку? (Здравствуй, Джордж! Как дом? Как же­на? Как ты сам?)

Формулы вежливости на языке суахили предусматри­вают выяснение самых мелких подробностей благоден­ствия приветствуемого или, наоборот, посетивших его невзгод. Без этого не начинается разговор даже между самыми близкими друзьями, знающими друг о друге все до мелочей.

—  Асанти сана, буана Алекс, мими нини фаини! (Спа­сибо большое, господин Алекс, все хорошо!)

Джордж осторожно трясет мою руку, потом мы пере­хватываем друг друга за большие пальцы, затем возвра­щаемся к привычному рукопожатию. Это рукопожатие хорошо знакомых людей, друзей. Когда меня заместитель командира полка представлял Джорджу впервые, тот осто­рожно взял мою руку в свою непотребных размеров ла­пищу, которую почтительно поддерживал второй рукой. Женщины при этом вообще на одно колено становятся…

Мы переходим на английский (мой суахили просыпает­ся для активной беседы только после пары джин-тоников).

—  Джордж, дрожжи есть?

—  Сейчас, где-то здесь были… Джордж идет в угол магазина и возвращается с кучей пакетиков. Я с удивлением смотрю на пакетики. В моем понимании он должен был принести влажные кирпичики или еще что-то в этом роде… Но прежде, чем задать вопрос (и, как я понимаю, опозориться), я догадался прочитать надпись на пакетике: DRY YEAST, сухие дрожжи, то бишь. Ну откуда мне, представителю великой космической дер­жавы, было знать, что практически весь мир уже давно пользуется не живыми, а сухими дрожжами — у нас-то они стали продаваться гораздо позже описываемых событий.

Я возвращаюсь домой, выгружаю ананасы и купленный дополнительно сахар и вручаю Вите шесть пакетиков дрож­жей. На лице у него такое же выражение «что это за хрень?», какое, по всей вероятности, было у меня в магазине.

—  Это сухие дрожжи, Вить, — говорю я с видом легкого превосходства.

—  А сколько их сыпать-то? — интересуется Виктор. А я-то и не спросил, забыл…

—  Ладно, — говорит Виктор, — разберемся. Будем считать, что они такие же, как и обычные. Других все равно нет…

Дальше я по указанию Виктора нарезал ананасы куби­ками, сложил их в кастрюлю, а в большое оцинкованное ведро, которое было мне вручено со словами «Не перепу­тай, Кутузов», покидал все очистки от ананасов, кроме са­мой шапочки с листьями. Виктор заглянул в ведро, почесал в затылке, достал из холодильника нарезанные ананасы и выложил половину кубиков в ведро.

—  Чтобы шампанское наваристее было, — сказал он и поставил ведро под кран. Налив ведро почти до краев, он переставил его на плиту и включил самую большую конфорку.

—  Что-то я не слышал, чтобы в провинции Шампань ананасы выращивали, — съязвил я. Даже при моем полном отсутствии опыта варения или потребления браги я уже начал догадываться, к чему все идет.

—  Не шуми, — сказал Виктор. — Варили из яблок, сва­рим и из ананасов.

Он стоял, помешивая в ведре половником и периоди­чески добавляя туда сахарный песок. Когда вода в ведре начала булькать, он убрал нагрев конфорки до минимума и сказал:

—  Ну вот, теперь пусть пару часиков поварится, а к ве­черу остынет, можно будет и в посуду заливать…

А в какую посуду?

При слове «посуда» Володя кивнул головой, вышел из дома и через минуту вернулся с двадцатилитровой кани­строй из толстого пластика.

—  Сейчас я ее помою… Она новая, но все-таки… Эти канистры шли в комплекте с английскими военны­ми грузовиками, недавно полученными угандийцами. Как оказалось, запасливый Володя припрятал пару штук под брезентом в гараже, где стояла наша машина. Это, кстати, была совершенно оправданная предосторожность, так как, например, половина аккумуляторов с новых машин уже перекочевала на старые вместо полностью убитых родных. А родные убивались очень просто: зажигалки были дефи­цитом, поэтому, если механику или водителю хотелось за­курить, он просто кидал первую попавшуюся проволочку на клеммы аккумулятора, ждал, пока она раскалится до­красна, и прикуривал от нее. Проволочка после прикуривания, как правило, так и оставалась на аккумуляторе, пока на перегорала, что, безусловно, не способствовало долгой и счастливой жизни автомобильных батарей.

Пока компот из ананасов варился и остывал, мы при­нялись за украшение дома. Из писчей бумаги вырезались снежинки и клеились на окна зубной пастой. Той же зуб­ной пастой расписывались зеркала. Сверху все это щедро посыпалось золотистым и серебристым конфетти, наре­занным мной из оберток от шоколада. А пара колод карт, уже отживших свое после ежевечерних баталий, пошла на вырезание флажков для замечательно длинных, через всю комнату, гирлянд.

Где-то к одиннадцати вечера приготовления были за­кончены. Витя попробовал температуру ананасовой заго­товки для «шампанского».

— Готово, заливаем.

В канистру вставили большую пластиковую ворон­ку, в нее положили свернутую в несколько слоев марлю и начали при помощи ковшика переливать содержимое ведра в канистру. Получилось почти три четверти кани­стры — литров двенадцать-тринадцать. Виктор надорвал три пакетика дрожжей и высыпал содержимое в канистру. Помешав в канистре ручкой половника, Витя торжествен­но извлек из кармана резиновую электротехническую пер­чатку и, надев ее на горлышко канистры, крепко примотал изолентой. Канистру установили в раковине постирочной комнаты, граничившей с кухней, и отправились спать.

На следующее утро все по очереди заглянули в постирочную. Перчатка на канистре висела расслабленно, как парус в мертвый штиль. Витя озабоченно приложил ухо к канистре:

—  Неактивно как-то. Ладно, подождем…

Осматривая за завтраком украшенную вчера гостиную, мы почувствовали какую-то недосказанность в ее убран­стве. Чего-то не хватало…

—  А мне жена в последнем письме написала, что уже подарки мальчишкам приготовила… Обычно я Дедом Мо­розом наряжался, приносил; в этом году под елку поло­жит, — вдруг произнес Володя.

Вот оно! Елка! Вот чего не хватает для полноты празд­ничных ощущений! Только где ее взять на экваторе? Кру­гом акации да бананы…

Делать дома особо было нечего, и мы решили сходить в офицерский клуб попить пива. В клубе никого, кроме ди­ректора клуба и по совместительству бармена, не было. Мы сели на диванчик перед низким столиком, попросили пива… Я спросил у директора-бармена, не встречал ли он где-нибудь поблизости такого деревца, с иголками вместо листь­ев. Он долго не мог понять, о чем идет речь, потом его лицо просветлело, он вышел из комнаты и через минуту вернулся.

—  Такое нужно? — спросил он, ставя на стол кадку с метровой высоты елочкой. Мы обомлели! Красивая, ровная елочка стояла перед нами, растопырив пушистые лапы. Я протянул руку. Иголки были плотно прижаты друг к другу, но даже так было понятно, что они мягкие. Ветки деревца были расположены ровными ярусами — слишком ровными для настоящей елки. Да и ствол был гладкий, зе­леный, местами покрытый остроугольными чешуйками.

—  Мужики, это не елка, — сказал я. — Это араукария. Только откуда она здесь, она же в Южной Америке растет?

Мужикам, впервые в жизни услышавшим слово «арау­кария», было абсолютно по барабану:

—  Да наплевать сто тысяч раз, как она называется! Ел­ка она елка и есть. Украсим, нарядим — классно будет!!

Директор клуба рассказал, что пока мы были в отлуч­ке, он ездил в Министерство обороны и увидел там эти деревца. Очень захотел такие в клуб, и ему по знакомству выделили два деревца из партии, привезенной для укра­шения государственных учреждений чуть ли не по лично­му распоряжению президента Иди Амина.

Он без труда согласился дать нам одно деревце напрокат на недельку с условием, что мы отнесемся к растению со всей возможной бережностью. Проблема елки была решена.

Вечером мы снова заглянули к канистре. Перчатка чуть увеличилась в объеме, но Виктор встревоженно приложил ухо к боку канистры и сказал:

—  Медленно процесс идет, лениво… Может, дрожжей мало?

Ночью я встал попить. Налив в кружку воды из стояв­шей в холодильнике бутылки, я решил заглянуть к нашей подопечной и зашел в постирочную. Перчатка раздулась и немного съехала с горлышка канистры, часть изоленты отмоталась и висела в воздухе. Судя по запаху, процесс брожения шел, но мне не давало покоя встревоженное вы­ражение Вити, когда он говорил о возможном недостатке дрожжей. Я стащил перчатку с горлышка, взял оставшиеся дрожжи и всыпал в канистру.

Наступило 31 декабря. Мы встали, умылись, позавтра­кали. Во время завтрака все то и дело поглядывали в сторо­ну двери, ведущей из кухни в постирочную, но слово «браж­ка» так и не прозвучало. Только после того, как была помыта последняя чашка, Витя обвел нас взглядом и сказал:

—  Ну что, пойдем, посмотрим? Он не сказал, куда пойдем и на что посмотрим, но мы все одновременно тронулись в сторону постирочной. Я шел первым и открыл дверь.

—  Что за фигня?!! — одновременно вырвалось у Вити с Володей.

В раковине стояло нечто, напоминающее огромный глобус, стояло и мелко подрагивало… Только по ребрам жесткости на тех местах, которые когда-то были боками, можно было понять, что это наша канистра.

—  Какой умник закрыл ее крышкой?! — взревел Витя. — На хрена было в нее лезть?!

И тут я все понял. Я ночью снял перчатку, всыпал дрож­жи и на автомате, спросонья, завинтил на канистре ее род­ную крышку, которая болталась на цепочке, прикреплен­ной к горловине!

Не сводя глаз с канистры, я скороговоркой объяснил всю ситуацию мужикам. Они восприняли мой рассказ на удивление спокойно, только у Вити появился какой-то иезуитский оттенок в голосе, когда он сказал:

—  Володь, надо сбросить давление, открути крышку.

—  Ты что, — завопил Вовка, — она же сейчас рванет! У меня дети! Сашка напорол, пусть он и открывает!

—  Ну что ж, Саша, значит, тебе открывать, — еще более иезуитским тоном сказал Витя, и они с Володей отступили за приоткрытую дверь.

Я боком, стараясь не поворачиваться лицом к этой подпрыгивающей пластиковой бомбе, подкрался к ра­ковине и взялся за крышку. Крышка не поворачивалась, судя по всему, ее крепко прижало к резьбе внутренним давлением в канистре. Я поднажал, круглая канистра при­легла на бок, крышка неохотно провернулась на пол-обо­рота… В следующий момент мою руку вместе с крышкой отбросило от горловины могучей струей остропахнущей браги. Струя из покосившейся канистры с жутким сви­стом и шипением пролетела у меня над головой прямо в дверной проем, и, отразившись от потолка, вонючим ливнем пролилась на Витю с Володей, которые в этот мо­мент выглянули из-за двери посмотреть, как у меня идут дела… Тональность и лексическое наполнение незамед­лительно последовавших комментариев моих коллег от­четливо свидетельствовали о том, что ни одна капля не пролетела мимо…

Не могу сказать, что на меня совсем ничего не попа­ло, но по сравнению с моими товарищами я был «весь в белом»…

Следующие несколько часов прошли в наведении по­рядка в постирочной и кухне (мытье пола, стен и потол­ка — ваш покорный слуга) и приведении в божеский вид моих пострадавших коллег (душевые процедуры и стирка пропитанной брагой одежды, источавшей совершенно неприличную вонь — соответственно, мои сотоварищи). Последним помылся я. Но даже после всех этих усилий в доме еще долго висел тяжелый запах несостоявшегося «шампанского», с которым у меня до сих пор ассоцииру­ется Новый 1976 год…

Душевные раны были залечены уже во время обеда старым проверенным русским способом. После третьей рюмки было единогласно решено, что все произошедшее — к лучшему, ибо еще неизвестно, что бы у нас получилось ввиду явного нарушения пропорций и технологии. А по окончании обеда, когда мы пошли покурить во двор, щед­ро украшенный нашим свежепостиранным гардеробом, Вовка оглянулся на гостиную, где на журнальном столи­ке красовалась украшенная самодельными гирляндами и конфетами елочка-араукария, и сказал:

— А давайте в двенадцать часов сфотографируемся у елочки — пусть видят, что мы и в Африке не под пальмой Новый год встречали!

ДЕНЬ НЕТРИВИАЛЬНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ

Приключения начались в этот день уже с раннего утра.

На работу мы выехали на полчаса раньше обычного: нужно было перегнать учебные ГАЗ-66 к складу артил­лерийской техники, где хранились зенитные установки, необходимые нам для занятий по подготовке к маршу и практическому буксированию. По пути в гараж мы дол­жны были проехать половину гарнизона, и за очередным поворотом вдруг увидели стоявшие на обочине машину военной полиции и служебные автомобили командира полка подполковника Кисуле и его заместителя майора Оямбо, беседовавших в отдалении с двумя офицерами во­енной полиции. Мы остановились и вышли из машины. Увидев нас, Кисуле козырнул издалека и что-то сказал сво­ему заму. Оямбо кивнул и направился к нам.

—  Что-то случилось, джентльмены? — поздоровавшись со всеми за руку, спросил он.

—  Да нет, просто увидели вас с командиром, решили поздороваться.

Оямбо кивнул головой.

—  А вот у нас как раз случилось… Склад стрелковых боеприпасов ночью обрушился.

Я посмотрел в сторону Кисуле и полицейских. За ними действительно, покосившись на левый бок и потеряв со­лидную часть тростниковой кровли, виднелся прямоуголь­ник склада. Я пригляделся. С его правой стороны видне­лись деревянные опоры, на которых на полтора метра был приподнят склад, чтобы уберечь патроны от потоков воды в сезон дождей. Слева же их не было, и строение левым краем упиралось в землю.

—  А как это произошло? — спросили мы.

—  Чертовы термиты, — ответил Оямбо. — Они сожра­ли опоры изнутри, вот те и подломились. Да и не только опоры — там и пол подъеден, и стены… Теперь новый надо строить…

Он махнул рукой, попрощался и пошел обратно к бе­седующим.

Приехав в гараж, мы отпустили Томаса с микробусом, поставили аккумуляторы, хранившиеся под замком в Во­лодиной каптерке, на три машины и за несколько минут до начала занятий подъехали к артскладу.

Артсклад представлял собой длинный деревянный ба­рак метров сорока, с двумя распашными воротами с тор­цов здания. Наши установки хранились в правой части склада. Там же были складированы запасные покрышки к их колесам и ящики ЗИП. Как раз правые ворота были открыты, а перед ними толпились пришедшие на заня­тия водители и расчеты зенитных установок. Там же было несколько офицеров и заведующий полковым магазином сержант Джордж. Судя по оживленным разговорам и то­му, как они заглядывали внутрь склада, там происходило что-то интересное.

Мы едва успели выйти из машин, как толпа колыхну­лась и расступилась, освободив проход. Из склада появи­лись солдаты, человек пять, тащившие что-то длинное… Я сначала решил, что это пожарный шланг. Но солдаты шли как-то тяжело, как будто несли не шланг, а бревно…

Я окликнул Джорджа. Тот оглянулся, на лице его сияла белоснежная улыбка.

—  Что стряслось, Джордж, — спросил я, — ты чего такой довольный?

—  Буана Алекс, сегодня хороший день, — пробасил Джордж. — Сегодня в сержантской столовой будет очень вкусный ужин!..

И, видимо, увидев по моему лицу, что я ничего не по­нял, ткнул пальцем в приближающихся к нам солдат и их ношу. Я пригляделся. Солдаты несли не шланг и не бревно. Они с трудом тащили огромного толстого питона. В нем было метров пять с половиной, и, судя по тому, как надры­вались люди, с трудом обхватывавшие его среднюю часть, он накануне плотно поужинал. Голова его свисала почти до земли, с нее на утоптанный краснозем двора капала кровь… За солдатами шел знакомый мне по офицерскому клубу капитан из тыловиков и крутил в руках здоровенный блестящий револьвер. Проходя мимо нас, он, улыбаясь, кивнул на змею и гордо потряс револьвером:

—  Один выстрел. Один выстрел — и все!.. Солдаты дотащили питона до стоявшего поблизости лендровера, но он никак не помещался на заднее сиденье.

—  Не одолжите грузовик на пять минут? — обратился к нам капитан. Мы выделили ему одного водителя, солда­ты, пыхтя, закинули питона в кузов ГАЗ-66 и залезли туда сами. Грузовик тронулся в сторону сержантской столовой, капитан на лендровере поехал за ним.

Пока мы ждали возвращения грузовика, Джордж рас­сказал нам, что час назад начальник склада пришел от­крыть помещение для проведения наших занятий и об­наружил там питона, который, очевидно, после сытного ужина каким-то образом пробрался в склад и свернулся на штабеле запасных покрышек, чтобы в тишине и безопас­ности спокойно переварить свою добычу. Возможно, он давно облюбовал это место, так как склад не открывали уже месяца полтора, с тех пор, как уехали артиллерийские специалисты Миша с Жорой, у которых закончилась ко­мандировка. Перепуганный начальник склада позвонил дежурному по полку, которым как раз оказался встречен­ный нами капитан-тыловик, и доложил о происшествии. У дежурного в этот момент с докладом находился Джордж. Он-то и подал мысль о том, чтобы внести разнообра­зие в меню сержантов. В полку были две столовые: для рядового состава и сержантская, офицеры питались дома или в клубе. Сержанты же в угандийской армии занима­ли должности младшего командного состава, аналогично с положением сержантов в британской или американской армиях, и питались отдельно от подчиненных. Капитан дал команду прислать на склад солдат, а сам взял Джор­джа и тоже приехал, вооруженный тем самым огромным револьвером, из которого он и застрелил змею.

—  То есть вы что — есть его собираетесь? — с ужасом спросил брезгливый Володя.

—  Еще как, — засмеялся Джордж, — это же отличная еда ! Мясо змеи на вкус — как самый нежный цыпленок!

Виктор покачал головой, а Володино лицо приобрело уже знакомый мне зеленоватый оттенок.

—  Кстати, — торжественно произнес Джордж, — могу ли я вас пригласить разделить со мной ужин? Я скажу начальнику столовой, чтобы нам с вами накрыли стол в его кабинете…

Я перевел приглашение моим товарищам. Они про­молчали, но, оценив выражение их лиц, я повернулся к Джорджу:

—  Спасибо, Джордж! Только пусть накрывают на нас двоих. У джентльменов сегодня вечером неотложные дела дома.

Вообще, в Уганде много питонов. По крайней мере, в те времена по обочинам шоссе то и дело попадались лично­сти, торговавшие питоньими шкурами. Не все из них бы­ли, конечно, хорошо выделаны, но это компенсировалось смешной ценой: шкура четырехметрового питона стоила порядка ста шиллингов, что тогда равнялось приблизи­тельно двенадцати долларам по официальному курсу и пя­ти долларам по неофициальному. Наш знакомый врач Юра Керницкий в первый же год командировки купил четыре таких шкуры, отвез их домой и вернулся из отпуска в сног­сшибательной куртке из питоньей кожи. Она обошлась ему вместе с работой по пошиву в 120 долларов. Лет через тридцать я оказался в командировке в Соединенных Шта­тах и в одном весьма непростом бутике Лас-Вегаса увидел очень похожую куртку. Она стоила 8500 долларов…

Но недаром говорят: «Хочешь рассмешить Бога, рас­скажи ему свои планы на вечер»… Мне так и не удалось в тот вечер попробовать питонятины. Около половины пя­того вечера, когда мы уже завершили занятия и, отправив водителей ставить грузовики в гараж, ждали приезда То­маса, около артсклада остановилась машина заместителя командира полка.

—  Джентльмены, — обратился к нам Оямбо, — вы очень заняты сегодня вечером?

—  Да нет, вроде, — сказали мы. О договоренности по­ужинать с Джорджем я благоразумно промолчал.

—  Тогда я имею честь передать вам приглашение от моего хорошего друга быть почетными гостями на празд­нике, который он сегодня вечером устраивает.

—  А что за праздник? — поинтересовался Виктор.

—  Праздник в честь окончания моим другом строи­тельства дома для его семьи. Он строил его два года. Теперь дом готов, и он сможет собрать там всю свою семью. Он меня очень просил, чтобы вы приехали…

Мы с мужиками посмотрели друг на друга. Витя с Во­лодей были согласны, дело было за мной.

—  Мы без тебя не поедем, — сказал Виктор. — Что мы там без языка будем делать, даже неприлично: ни поздра­вить, ни тост поднять…

Честно говоря, мне самому было интересно попасть на такое мероприятие… Ладно, придется извиниться перед Джорджем — он должен понять, что приглашением от за­местителя командира полка манкировать нельзя…

—  Во сколько мы поедем и на чем? — спросил я. — Мы же дорогу не знаем.

—  Будьте готовы к половине седьмого, — сказал Оямбо. — Я за вами заеду.

По дороге домой мы заскочили в магазин, я извинил­ся перед Джорджем за то, что не смогу с ним поужинать, и объяснил ситуацию.

—  Я знаю про этот праздник, — сказал Джордж. — Это лейтенант из полиции, он женат на дочери одного местно­го бизнесмена, который сейчас живет в Кампале. Дела у те­стя идут очень хорошо: что-то там для армии поставляет; он-то и финансировал все это строительство. Там должно быть интересно — я слышал, они нашу полковую группу заказали и фольклорный ансамбль на праздник.

Я был достаточно хорошо знаком и с полковыми музы­кантами, и с фольклорным ансамблем со времен прожи­вания в «Отеле Масинди». Полковая музыкальная группа каждую субботу после 5 часов вечера играла во дворе «Оте­ля Масинди», куда весь город собирался попить пива и по­плясать. А раз в месяц компанию им составлял местный фольклорный ансамбль — человек 20 женщин и десяток мужчин в красочных традиционных нарядах, выступавших с песнями и танцами под аккомпанемент национальных инструментов. Меня еще при первом знакомстве поразил уровень их выступления, но позже я узнал, что они часто гастролируют по Африке и даже в Европу несколько раз ездили, так что они практически профессионалы…

В половине седьмого мы сидели в машине майора Оямбо. Тот был в цивильном костюме-тройке, и даже с часами на цепочке в жилетном кармане. Мы тоже по совету майора надели костюмы и галстуки («Вы почетные гости, старику будет приятно, если вы будете выглядеть солидно»). Виктор и Володя, получившие перед командировкой гражданскую одежду, как и все советские военные специалисты, в «Де­сятке» — 10-м Главном управлении Министерства оборо­ны — были одеты в одинаковые темно-серые костюмы мо­сковской фабрики «Большевичка» и белые синтетические рубашки с черными галстуками. У меня в памяти тут же всплыл мультфильм «Вовка в тридевятом царстве», где бы­ли такие персонажи — «двое из ларца — одинаковы с лица».

Если учесть, что лица малознакомых белых для большин­ства африканцев на первый взгляд выглядели неотличи­мо друг от друга (как, собственно, и африканские лица для белых), различить моих товарищей можно было только по росту и комплекции: Вовка был чуть выше и стройнее плотного Виктора. Я в очередной раз мысленно порадовал­ся, что приехал не в казенном, а в своем костюме…

Мы отъехали от расположения полка совсем немно­го — километра три-четыре, свернули с шоссе на проселок и, обогнув какую-то деревушку, остановились на краю большого пустыря, с левой от нас стороны ограниченного участками распаханной земли, обсаженными ананасами, а с правой — небольшой плантацией бананов, отделявшей пустырь от деревни. С нашей стороны пустырь окайм­ляла проселочная дорога, а на противоположном его краю стояла невысокая деревянная конструкция, напо­минавшая те трибуны, которые у нас в России на скорую руку сооружали (да и сейчас сооружают) перед большими праздниками в провинциальных городках. За трибунами виднелось приземистое прямоугольное строение свет­ло-бежевого оттенка. По углам пустыря стояли четыре столба, к которым от строения тянулись по земле про­вода; на столбах, несмотря на то, что солнце еще не село, уже горели лампы. Возле деревянной трибуны суетились люди — видимо, полковые музыканты: они устанавли­вали огромные колонки.

Из-за трибуны вышел человек, увидел нас и привет­ственно замахал рукой. Оямбо завел машину, и мы поехали в его сторону. Следуя жестам встречавшего, мы обогнули справа трибуну и остановились перед домом. К машине, улыбаясь, подошел невысокий полный африканец лет тридцати.

—  Добрый день, добро пожаловать! — говорил он, цере­монно тряся нам руки. — Лейтенант полиции Джон Мукаса, очень рад вас видеть!..

Я представился сам, представил Виктора с Володей. Мукаса обвел рукой окрестности:

—  Вот это моя родная деревня. Мой тесть тоже здесь родился, он, правда, давно уже живет в Кампале, но очень любит сюда приезжать…

Он сделал пригласительный жест в направлении дома:

—  Милости прошу в дом, выпьем немного, пока там все готовят к празднику.

Одноэтажный дом был длинным, метров двадцать по фасаду, с двустворчатыми входными дверями по центру и рядами узких и невысоких окон, расходившимися влево и вправо от входа. От входных дверей к сооруженной пе­ред домом трибуне был сделан широкий, метров пяти, деревянный помост, по которому туда-сюда сновали женщины, выносившие на подносах к трибуне какие-то закуски. Дом стоял на краю небольшого возвышения, по­этому под упиравшимся в верхнюю часть трибуны помо­стом было пространство около полутора метров высотой.

Я заглянул туда, пространство под помостом было забито ящиками с пивом.

—  Хороший запас пива, — с уважением сказал я.

—  Это не запас, это все на праздник, — с энтузиазмом произнес Мукаса. — Двести двадцать ящиков. Плюс вино, плюс крепкое…

—  А сколько же будет людей? — спросил я.

—  Да человек 50–60.

—  Куда же столько пива! — поразился я.

—  Так еще будет вся деревня, где мы с тестем родились, да еще музыканты…

Мы вошли внутрь. Сразу за дверью была довольно просторная гостиная, из которой коридоры вели в левое и правое крылья дома. Все стены как внутри, так и сна­ружи дома были покрыты песочного цвета штукатуркой. Под окрашенным белой краской потолком на проводах висело несколько лампочек. Единственными предметами мебели в комнате были стоявшие по центру помещения массивное кожаное кресло бордового цвета и новехонь­кий журнальный столик, заставленный бокалами и бу­тылками.

В кресле сидел пожилой африканец в длинном на­циональном одеянии, вокруг него стояли еще несколько мужчин. Африканец поднялся из кресла и сделал шаг на­встречу нам.

—  Отец моей жены господин Джеймс Мутулене, — представил нам его Мукаса. — Господа русские специалисты капитан Виктор, старший лейтенант Владимир, лей­тенант Александр.

—  Рад вас видеть, джентльмены, на нашем празднике. Большая честь для меня иметь среди гостей господина за­местителя командира полка (он наклонил голову в сторону Оямбо) и господ иностранных специалистов, помогающих нашей стране и нашей славной армии! Я тоже всегда рад оказать посильную помощь нашим военным, а друзья май­ора Оямбо — это и мои самые близкие друзья!

Я взглянул на майора. На лице у того было несколько сардоническое выражение, которое, впрочем, тут же сме­нилось нейтральной улыбкой, когда он заметил, что я на него смотрю.

Подоплека приглашения нас на праздник приобрела некоторую прозрачность. Скорее всего, руководством полка затевается какое-то мероприятие, а у господина тестя имеется в нем определенная заинтересованность, отсюда такие реверансы в адрес совершенно незнакомых ему людей.

—  Прошу, джентльмены, угощайтесь, — Мутулене сделал широкий жест в сторону журнального столика. Мы по­дошли ближе. На столике стояло несколько бутылок «Remy Martin VSOP», две из них были открыты. (Что характерно, я никогда не видел в Уганде в открытой продаже француз­ских коньяков. Даже в баре центрального столичного отеля наливали бренди.)

Мукаса разлил коньяк по бокалам, и Виктор решил, что сейчас самое время поздравить хозяев. Он подал мне знак, приподнял бокал, а я, широко улыбаясь, намеренно при­поднятым тоном негромко сказал по-русски:

— Только без анекдотов — придушу подушкой… Витя понял. Его страсть к месту и не к месту вставлять в разговор подходящие на его взгляд анекдоты была бы не такой смертельно надоедливой для переводчика, если бы их тематика не ограничивалась личностью легендарного ком­дива Чапаева. То есть анекдотов он знал великое множе­ство, однако из всей массы только «чапаевские» могли хоть как-то использоваться в приличном обществе. Но, как на­зло, именно они изобиловали российскими и исторически­ми реалиями, абсолютно не подлежащими переводу ни на один язык мира. Ну, вот как, скажите мне, перевести ино­странному офицеру шутку, построенную на многозначно­сти русского слова «белый»: например, белый офицер и бе­лый гриб? По-английски этот гриб ни разу не « белый»… Или «беляк» в смысле военнослужащий Белой армии и заяц-бе­ляк? Особенно это актуально в Африке, где зайцу вряд ли по­требовалось бы приспосабливать цвет шкуры к цвету сне­га ввиду полного отсутствия последнего. А что делать, если по-русски команда звучит «По коням!», на чем и построен анекдот про бойца, не выполнившего эту команду («пото­му что у него, товарищ комдив, не конь, а кобыла»), когда по-английски та же команда звучит как «Mount!», в смысле «В седло!», и не имеет никакой привязки к половой принадлежности лошади? Я уже несколько раз сталкивался с этим переводческим проклятием… Спасало знание нескольких английских анекдотов, которыми с успехом заменялись Витины шутки, и то только до тех пор, пока он не пытался объ­яснить собеседнику, почему конкретно этот анекдот подхо­дит к теме разговора — неминуемо всплывала нестыковка рассказанного Витей с тем, над чем смеялся собеседник…

В этот раз Витя меня пожалел и произнес довольно связный тост за радушных хозяев и за то, как рады гости, что у хозяев есть, наконец, крыша над головой. Доволь­ный тем, что обошлось без анекдотов, я перевел тост, и все выпили, правда, я заметил, что Оямбо как-то странно на меня посмотрел. Затем Мукаса предложил вынести кресло и стол на помост, на свежий воздух, и все хозяева занялись реализацией этого проекта. Я воспользовался паузой и по­дошел к Оямбо:

—  Извините, майор, я что-то не так сказал?

—  Да нет, Александр, все было нормально. Просто на­счет крыши над головой, тем более «наконец»… У госпо­дина Мутулене два десятка домов по всей Уганде, включая три в Кампале…

—  Но Виктор-то имел в виду Мукасу, — сказал я, — это же его дом, не так ли?

—  Алекс, вы же понимаете, что за все платит тесть, и все прекрасно знают, кто здесь реальный хозяин. Да ерунда, не берите в голову…

Я немного помялся, прежде чем задать следующий вопрос.

—  Майор, мы, конечно, очень благодарны за то, что нас пригласили… Но почему именно нас? Мы же до сих пор не были знакомы ни с Мукасой, ни тем более с его тестем…

Оямбо тоже не сразу ответил.

—  Мне было сказано, что я могу привести своих дру­зей. Я позвал вас. Я ответил на ваш вопрос?

Я промолчал, и тогда Оямбо, оглянувшись, сказал:

—  Здесь среди гостей самые уважаемые и богатые лю­ди провинции. Всех их Мутулене знает уже давным-давно и пригласил лично. Мы приятели с Мукасой, его тестя же я вижу второй раз в жизни. А первый раз в жизни я видел его перед обедом в своем кабинете.

У меня, видимо, был настолько ошарашенный вид, что Оямбо улыбнулся:

—  Вы же видели утром завалившийся склад. Так вот мне поручили его восстановить, а лучше построить новый. А господин Мутулене занимается, помимо прочего, строи­тельством. Я позвонил Мукасе, через полчаса господин Мутулене сидел у меня в кабинете. Через два месяца новый склад будет готов.

Майор отсалютовал мне бокалом и вышел на улицу, где уже начали прибывать остальные приглашенные.

Ну, вот пазл и сложился… Но почему, все-таки, он при­гласил нас, а не кого-то из своих друзей-офицеров, кото­рых у него пруд пруди?

—  Да именно потому и нас, что друзей пруд пруди, — сказал опытный Витька, когда я поделился с ним нашим с Оямбо разговором. — Всех не приведешь, а если приве­дешь не всех — остальные обидятся. А нас всего трое. И хо­зяевам не накладно, и нам приятно, и от друзей никаких обид… С какой стороны ни посмотри — сплошной навар!..

Тем временем народу на улице все прибывало. На три­буне почти все места на лавках были уже заняты гостями побогаче. Перед трибуной осталось метров пятнадцать свободного пространства, а дальше на пустыре прямо на земле или на принесенных с собой циновках сидело все население ближайшей деревни — родины Мутулене и Мукасы. Сельчан, включая немощных старцев и грудных детей, было человек двести. Среди них там и сям стояли плетеные корзины с какой-то снедью, между сидящими сновали подростки, разносившие пиво. Я обратил внима­ние, что все до единого открывали бутылки зубами, даже маленькие дети, для которых стояло несколько ящиков лимонада и «Фанты». Впрочем, я видел и одну молодуху с пивом в руке, которая одновременно кормила малыша месяцев девяти-десяти грудью, а когда он через некоторое время после кормления снова запищал, она, не переста­вая оживленно разговаривать с соседкой, сунула ему в рот свою бутылку пива…

—  Пора! — сказал господин Мутулене. Он взял под руки нас с Оямбо, его супруга взяла под руки Виктора с Володей, и мы пошли к трибуне. Посередине самой верхней лавки были оставлены свободные места, к которым чета Мутулене нас и направила. Справа от хозяина посадили Оямбо, слева сели мы втроем, еще левее нас села супруга хо­зяина, Мириам. Перед нами на приделанной к спинке пе­реднего ряда полке стояли бокалы, пара бутылок коньяку и несколько бутылок пива. Перед Мириам стояла бутылка немецкого белого вина. Я заметил, что всех остальных напитками обслуживали две девушки, и только нам была представлена полная свобода действий… Джон Мукаса остался стоять на помосте, как я понял, для общего руко­водства праздником.

Как только мы уселись, из динамиков раздались звуки тамтама. Рваный синкопированный ритм завораживал и в то же время вызывал такое желание двигаться, что я чувствовал непроизвольное сокращение мышц спины. Я посмотрел на окружающих и понял, что я не одинок: сидевшие ниже нас точно также подергивали лопатками в такт барабанному бою, а руки разряженных в пух и прах дам уже начинали плавные движения, без которых невоз­можно себе представить танцующего африканца.

Тем временем на правой границе свободной площадки перед трибуной уже выстроился десяток мужчин с тамта­мами и самыми различными народными инструментами. Корпусами струнных служили высушенные тыквы, к кото­рым были приделаны грифы с натянутыми струнами-жи­лами. Из духовых были тростниковая флейта и какой-то деревянный инструмент вроде кларнета с раструбом из рога винторогой антилопы. Была и мбира — язычковый инструмент, состоявший из тыквенного резонатора, на котором были в два ряда закреплены плоские металличе­ские пластинки различной длины. Когда музыкант дергал их большими пальцами, они издавали немного дребезжа­щие, но очень чистые по тональности звуки. Уже после воз­вращения из Африки я узнал, что мбира известна в Европе под названием «калимба»…

Музыканты с тамтамами занесли руки над своими ин­струментами. Они подхватили ритм, раздававшийся из динамиков, и оператор постепенно убрал запись. Теперь в воздухе висел немного менее басовитый, суховатый, но значительно более насыщенный за счет количества ин­струментов бой тамтамов. Откуда-то слева из-за трибуны раздался резкий, немного переливающийся звук свистка, и на площадку, ведомые пожилым сухощавым распоряди­телем в наряде, украшенном шкурой леопарда, и в выцвет­ших военных шортах, выбежали участницы фольклорного ансамбля. Их было около двадцати, на них были длинные, плотно запахнутые вокруг бедер отрезы цветастой ткани, яркие платки, завязанные на груди на манер топов, головы венчали разноцветные тюрбаны. Все, включая пожилого танцора, были босиком.

Распорядитель коротко свистнул в обычный судей­ский свисток, и закружился на месте в центре площадки, неистово отбивая ритм босыми пятками. В руках у него выписывал круги и восьмерки в воздухе обшитый шкурой зебры жезл с длинной кистью из конских волос на конце. Танцовщицы взвизгнули и начали распределяться во­круг него по площадке таким образом, что за распоря­дителем образовались две линии танцующих. Короткий свисток — и все замолкло. Тамтамы несколько изменили темп и ритм, и к ним теперь присоединились остальные инструменты.

Откуда-то из середины строя остановившихся тан­цовщиц вдруг раздался высокий чистый голос, после пер­вой же фразы песню подхватил весь ансамбль. Джеймс Мутулене поднялся с места.

—  Саша, чего это он встал, — шепотом спросил меня Виктор. — Может, нам тоже надо?

Я вопросительно посмотрел на Оямбо.

—  Это приветственная песня в честь хозяев, — сказал тот. — Сначала славят хозяина, потом хозяйку, потом дом и все прочее домашнее хозяйство…

Через какое-то время поднялась и Мириам — видимо, очередь дошла до прославления хозяйки.

А хор продолжал петь, периодически показывая рас­крытую ладонь, повернутую к нам, как будто протягивая нам что-то.

—  Нам не надо будет встать? — спросил я.

—  Не торопитесь, я скажу, — успокоил нас Оямбо.

Тем временем хор замолк, а музыканты стали посте­пенно прибавлять в темпе и громкости звучания… В какой-то момент распорядитель очередной раз дунул в сви­сток, и, выдавая ногами какую-то бешеную смесь чечетки и ирландского «ривердэнс», повел первую шеренгу танцов­щиц к трибуне. Они остановились в метре перед первым рядом скамеек и, на секунду замерев, взорвались в танце, подобного которому я не видел никогда. Они крутились на месте, одновременно подпрыгивая и отбивая ритм бо­сыми ногами, они взмахивали руками и наклонялись, ни на секунду не прерывая вращения… В какой-то момент они одновременно сбросили прикрывавшие грудь платки; лучи фонарей отражались от влажной кожи бешено вра­щающихся тел…

По очередному свистку танцовщицы замерли. Остав­шаяся на месте вторая шеренга затянула песню, и распо­рядитель поднялся на помост. Он подошел к нам со спины и остановился за майором. Оямбо поднялся и, поворачи­ваясь, чтобы выйти с трибуны, сказал мне:

— Вот теперь пора — это танец почетных гостей… Распорядитель дождался, пока Оямбо спустится с три­буны. Танцовщицы хлопнули в ладоши, покачивая голо­вами в тюрбанах, обошли вокруг него и замкнули круг, продолжая ритмично хлопать и покачивать бедрами. За­тем я увидел зебровый жезл над своей головой. Я встал и повернулся, чтобы выйти с трибуны. Проходя мимо моих товарищей, я встретился глазами с Володей. У того было совершенно загнанное выражение лица.

—  Как себя ощущаешь, Володь? — спросил я, памятуя о том, что наш товарищ не слишком устойчив к алкоголю.

—  Я не умею танцевать, — прошептал тот трагически. — И они же… голые!..

—  Молчи, дурень! — отреагировал Витя. — Это полити­ческий момент!

Что-то мне подсказывало, однако, что политический аспект момента волновал Виктора в наименьшей степени. У многих из танцевавших девушек были весьма аппетит­ные формы…

Когда мы все по очереди спустились с трибуны и были взяты в кольцо весело улыбавшимися танцовщицами, пес­ня прервалась, но громче забили тамтамы, звонче запела мбира, и девушки вокруг нас понеслись в пляс. Не зная, что делать, я пытался бросить взгляд на Оямбо, но почти сразу девушки, усиленные подошедшим подкреплением в лице товарок из второй шеренги, нас разобрали: каждый ока­зался в окружении пяти танцовщиц, которые, постоянно двигаясь по кругу, заслоняли от меня моих сотоварищей по почетному гостеванию. Я понял, что делать нечего, и попы­тался копировать движения танцовщицы, находившейся в тот момент напротив меня. Практически сразу я понял, что для того, чтобы это не было смешно хотя бы в первом приближении, необходимо родиться африканкой. Иначе просто невозможно скоординировать и синхронизировать все эти движения бедер, головы, ног и рук. Как ни странно, увидев, что мои попытки вызывают у девушек приступы гомерического хохота (что абсолютно не мешало им вы­делывать самые головоломные па), я успокоился и дал волю мышечной памяти. Это было верным решением. Я танцевал так, как еще относительно недавно делал это на школьных дискотеках (впрочем, тогда это называлось «вечером танцев»), и понял, что, не пытаясь повторить незнакомые движения, я стал попадать в ритм… Улыбки танцовщиц стали гораздо более благожелательными, и мы радостно дотанцевали до конца номера. Поднимаясь на трибуну, я увидел подходящих к ней Виктора и Володю. Виктор показал мне большой палец. Понимая, что меня он не мог видеть, и, соответственно, это не оценка моих тан­цевальных способностей, я решил, что он выражает общее удовлетворение происходящим. Лицо Володи тоже уже не несло выражение священного ужаса, и я успокоился.

Потом еще были танцы и песни, но нас к действу уже не привлекали. Потом фольклорный ансамбль закончил выступление, и все его участники, включая музыкантов, устроились сбоку от трибуны за несколькими пласти­ковыми столиками и принялись пить пиво. Их сменили музыканты полковой группы, которые к тому времени разместились на помосте между домом и трибуной. Они играли уже знакомый мне к тому времени африканский вариант поп-музыки, при первых аккордах которой гости вскочили со скамеек, и площадка перед трибуной мгно­венно превратилась в гигантский танцпол. Деревенские в танцах не участвовали, но живо поддерживали танцую­щих и одобрительно кричали и свистели при особо изы­сканных па.

Время шло к полуночи, выпито было уже много, да и встали мы в тот день рано… Поэтому, когда майор Оямбо спросил, поедем ли мы в полк или останемся еще повесе­литься (а он пришлет за нами дежурную машину), было единогласно решено ехать домой. Мы сердечно попроща­лись с хозяевами, пожали руку пожилому распорядителю ансамбля, помахали рукой хихикающим танцовщицам и сели в машину.

Подъезжая к гарнизону, мы увидели над ним зарево и услышали беспорядочную стрельбу.

—  Что там происходит? — чуть не протрезвел Виктор. — Нападение?

—  Нет, — спокойно ответил Оямбо. — Это жгут старый склад по моему распоряжению. Это быстрее и дешевле, чем разбирать. Кроме того, он весь изъеден термитами, так что заодно продезинфицируем почву.

—  А стрельба?

—  Там при его падении рассыпалось несколько ящиков патронов. Что-то упало на землю, что-то застряло между досок.

Повернувшись ко мне, он добавил, понизив голос:

—  Ну, а что-то расстреляли на охоте, — и уже громче, — не собирать же их для отчета… Пусть рвутся.

— Верно, — протянул Виктор, когда я ему перевел. — А как еще списать…

У меня было такое впечатление, что он как-то по-дру­гому посмотрел на угандийского майора, как-то по-род­ственному, что ли…

Через несколько дней я зачем-то был в штабе полка и в коридоре столкнулся с Оямбо.

—  Алекс, очень хорошо, что я вас встретил. Зайдем ко мне, я вам кое-что отдам.

В кабинете он вручил мне пакет:

—  Это вам и вашим товарищам от хозяев праздника. Дома после работы мы с мужиками вскрыли пакет.

Там было два десятка черно-белых фотографий празд­ника очень приличного качества, несмотря на позднее время съемки. Среди снимков, на которых мы были, как правило, запечатлены втроем, было три, где мы фигури­ровали поодиночке. Каждый из них изображал одного из нас, отплясывающего танец почетных гостей. Снято было, видимо, с помоста или с трибуны: ракурс чуть сверху вниз. Фотографировал явно профессионал и явно на хорошую аппаратуру, так как и мы, и окружавшие нас полуобнажен­ные девушки вышли во всех мельчайших деталях.

Вовка тут же схватил фотографию с танцующим собой и порвал ее на мелкие кусочки.

—  Ты чего это? — поразился Витя.

—  А представляешь, я домой приеду после команди­ровки, а жена это найдет? Это все, кранты! Даже слушать ничего не станет…

—  Ну, нам бы оставил…

—  Еще чего, — подозрительно сказал Вова. — Вдруг вы меня шантажировать ей будете…

Когда Вовка пошел умываться перед сном, Витя ото­звал меня к себе в комнату и спросил:

—  Слушай, как ты думаешь, а можно попросить сделать копию того фото, которое он разорвал?

—  Вообще-то, неудобно из-за этого зама комполка дергать… А зачем тебе?

Витя плотоядно ухмыльнулся:

—  Хочу посмотреть на рожу этого клоуна, когда мы приземлимся в Москве, а я ему это фото вручу…

Продолжение следует…

Подписывайтесь на наши социальные сети: