БОРТПЕРЕВОД

5
(2)
Примерное время на чтение: 28 минуты

Андрей Владимирович Матвеев

Воспоминания о ВИИЯ

(Часть 2) ЧАСТЬ 3 (Часть 4)

ИРАКСКИЙ РАЙ – ХАББАНИЯ

Полной противоположностью, с точки зрения жилищных условий, стала моя командировка в Ирак в конце зимы 1973 года.

Правда, и без проблем на посадке не обошлось. Мы прилетели одним бортом, и вышка Багдада направила нас на авиабазу города Хаббания, километрах в восьмидесяти на запад от столицы. В тот раз мы привезли какой-то очень важный груз для иракских ВВС.

При заходе на посадку я чуть было не лажанулся. Запутался в трёх понятиях: “встречный ветер” (headwind), “боковой ветер” (crosswind) и “попутный ветер” (tailwind). Поскольку база военная, то и диспетчер на вышке тоже был не гражданский, а военные всё-таки говорят по-другому. Он очень быстро произнёс все эти три направления ветра и тут же сообщил соответствующие показатели их скорости в узлах. Я не успел записать, какой показатель к какому направлению относится, а диспетчер уже давал другую информацию. В общем, запутался я в этих “трёх ветрах” и, конечно, был обязан переспросить диспетчера и уточнить цифры. Но времени совсем не оставалось, мы уже заходили на полосу. Повезло, что наш командир оказался очень опытным, и к тому моменту, когда я, путаясь, начал докладывать ему о ветре, он уже чётко почувствовал, как ведёт себя машина у земли, и мой неуверенный лепет в этот момент его элементарно отвлекал. Вот он и предложил мне, правда, довольно мягко и тактично, заткнуться и не мешать.

Слава Богу, никто моей ошибки особо не заметил. Правда, выходя из самолёта, командир повернулся ко мне и с некоторой укоризной сказал:

– На посадке почётче надо работать, курсант. Что ты там про ветер мямлил?

Я не стал ничего объяснять, а просто благоразумно промолчал.

Встреча была на редкость радушной, местное лётное командование даже устроило для экипажа небольшой приём. Накрыли длинный стол, кормили и поили от души. А я переводил с полным ртом. Просто ненавижу такую работу, переводчики меня поймут. Вся компания, махнув, расслабляется, вкусно питается. Настроение у всех резко идёт вверх, начинаются всякие шутки-прибаутки, которые и в нормальной-то обстановке переводить сложно, а уж в такой атмосфере и подавно. Причём, как правило, галдят все разом, и в этой общей неразберихе нужно чётко выделять главное и, соответственно, основного оратора. Ни поесть толком, ни выпить, ни пообщаться с кем-нибудь, просто так, для удовольствия, в общем, сплошные мучения.

Часа через два мероприятие закончилось, и нас отвезли не в аэродромную казарму и даже не в гостиницу, а аж на базу отдыха для высших чинов ВВС Ирака! База была застроена уютными одноэтажными коттеджами, расположенными на живописном берегу большого озера с названием почти, как и у города – Эль-Хаббания. Когда мы туда прибыли, солнце уже заходило, и в его последних лучах открывшаяся картина поражала воображение своей красотой: бескрайняя гладь огромного, как море, озера слегка колыхалась под тёплым вечерним ветерком. Закатное небо окрасилось в светло-жёлтый цвет, а само озеро было… ну, не знаю, какого-то непередаваемого оттенка. Так, по моему представлению, должно выглядеть расплавленное золото…

Следующие два дня до возвращения в Москву я вместе со всем экипажем не вылезал с пляжа. Купались, загорали, прыгали в воду с деревянных мостков. Экзотика полнейшая! Особенно если учесть, что всё это происходило в разгар московских морозов и метелей. На дворе-то стоял февраль. Пожалуй, за всё время моих многочисленных “челноков” такой вот классной командировки больше не случалось.

На второй день после обеда я, только что из воды, полностью расслабившись, лежал и высыхал на уютном лежаке с высокой спинкой в тени большого зонтика. Неожиданно ко мне подошёл командир. Он притащил с собой другой лежак и поставил рядом.

– Не помешаю, курсант?

– Да ради Бога!

Командир пристроился тоже в теньке, закурил и заговорил:

– Вопрос к тебе есть. У меня сын на будущий год школу заканчивает. Естественно, остро стоит вопрос, куда пойти дальше учиться. И я, вот, думаю, может, в ваш ВИИЯ попробовать? Ты как считаешь, шансы есть?

– Трудно сказать. У нас конкурс очень большой, обычно человек тридцать на место, иногда больше. К тому же… – я замялся, не зная, как ему объяснить специфику приёма в наш вуз. – Там, понимаете, большое значение имеют родители, родственники…

– Да это я в курсе, институт непростой. Кое-какие связи у меня есть, конечно… Ох, не знаю… Слушай, а ты сам-то, как туда поступил?

– Ну, это длинная история.

– Вот и расскажи. Всё равно делать нечего, а до ужина ещё больше двух часов. Давай, давай, поведай, курсант, мне, правда, интересно.

Я подумал немного и стал рассказывать…

КАК Я ПОСТУПАЛ В ВИИЯ

Начал я свою историю издалека. В начале лета 1969 года закончил десятый класс московской спецшколы номер 14, на вывеске перед входом в которую красовалась надпись: “С преподаванием ряда предметов на английском языке” (изучение английского начиналось с третьего класса). Нужно было куда-то поступать, иначе в следующий весенний призыв загремлю в армию. Самому мне не очень-то и хотелось опять учиться, но семья настаивала, да и перспектива выполнения “почётной обязанности каждого советского человека”, то есть службы в рядах прославленной нашей армии, как-то не очень радовала.

Школу я закончил не то, чтобы очень хорошо, но и не плохо. Лучше всего ситуация складывалась с гуманитарными предметами. Среди немногочисленных высших баллов были пятёрки по русскому, литературе и английскому. Соответственно и вуз я стал выбирать с учётом этого момента, то есть такой, где язык являлся одним из профилирующих предметов. Первым на очереди оказался жутко модный по тем временам МГИМО. Там как раз вновь открыли юридический факультет, который существовал раньше, но потом много лет по каким-то причинам был закрыт. Моя тётушка, папина сестра, которая сама когда-то очень давно закончила именно такой факультет и именно в МГИМО, настойчиво уговаривала меня идти туда.

Я собрал в папочку необходимые документы и поехал сдавать их в недавно отстроенное здание института недалеко от Смоленской площади, рядом с метро-мостом. Здесь меня ждали первые трудности. У наглухо закрытых входных дверей стояла большая толпа потенциальных абитуриентов, которые ждали своей очереди, чтобы проникнуть внутрь. Установившийся уже до меня порядок действий был примерно такой. Минут пять – десять после очередного открытия дверей толпа плотно блокировала вход. Потом наступал период расслабления. Народ отходил покурить, ещё куда-нибудь, а у дверей оставалась дежурить небольшая стайка самых оголтелых, в основном девчонок, человек пять. Проходило минут сорок, и народ опять начинал собираться у входа. Через некоторое время открывалась дверь, кто-то выходил на улицу, и внутрь с боем просачивались три – четыре очередных счастливчика. Затем цикл повторялся.

Ничего подобного я, конечно, не ожидал. Но деваться было некуда. Слился с толпой, познакомился с людьми и стал, как и все, дожидаться своего звёздного часа. Так продолжалось четыре(!) дня, с утра до вечера. Но пришёл и мой черёд. Оказавшись непосредственно у раскрывшейся на несколько мгновений двери и оттолкнув нескольких настойчивых ребят, я, наконец, проник в здание. Документы принимали в нескольких комнатах на втором этаже. Я подошёл к столу, за которым сидела симпатичная  женщина средних лет. С выражением бесконечной усталости на лице она взяла у меня папку с документами и кивнула на стоявший напротив стул. Я сел и стал внимательно следить за её действиями. Минуты три она просматривала документы, потом подняла глаза поверх модных очков и задушевно спросила:

– Ну, и куда же мы с такими отметками собрались?

В аттестате у меня действительно неприглядно маячили три тройки по всяким математикам-химиям. Я намекнул ей, что, мол, это ж непрофилирующие предметы. А по русскому и английскому-то пятёрки.

Женщина покачала головой и, тяжело вздохнув, разъяснила мне, неопытному и несмышлёному, что у них тут каждая мелочь учитывается.

– Ну, а родители у вас кто?

Немножко оторопев от такого прямого вопроса, я ответил, что и папа и мама инженеры.

Она опять вздохнула и покачала головой. Потом сняла очки, внимательно на меня посмотрела и сообщила:

– У нас здесь вообще-то в первую очередь конкурс родителей. Так что я вам, молодой человек, не советую даже и пробовать. Только время потеряете. А так сможете куда-то ещё документы подать. К тому же и аттестат у вас далёк от идеального. Я, конечно, могу формально документы принять. Но только формально, вы меня понимаете? Так что, до свидания.

Сражённый такой прямолинейностью и внутренне громко возмущаясь заведёнными здесь явно дискриминационными порядками, я вышел из здания, постаравшись пошире открыть входную дверь и дать возможность проникнуть внутрь хоть нескольким, ещё пребывающим в иллюзиях претендентам.

Так закончилась моя эпопея с МГИМО. Но был ещё только июнь. А во многих вузах вступительные экзамены начинались в июле. Следующим на очереди, опять же по настойчивым рекомендациям тётушки, был юридический факультет МГУ.

Там со сдачей документов всё получилось. На экзаменах мне поставили две пятёрки и ещё две четвёрки за сочинение и по истории. Но восемнадцати баллов оказалось недостаточно, конкурс был очень большой, и я не прошёл, не хватило одного балла. Поскольку сдавать документы ещё куда-то было уже поздно, моя тётушка, обладавшая жёстким мужским характером, стала настойчиво выяснять, почему мне поставили две четвёрки. И выяснила (обнаружилось, что соседка из квартиры напротив работала секретарём как раз на юрфаке МГУ). Оказывается, в сочинении я пропустил одну(!) запятую, и именно за это оценка снизилась на целый балл. Поразмыслив (и, видимо, посоветовавшись с соседкой), тётушка решила сделать основной упор в своей нелёгкой борьбе, как это ни странно, на историю. И она добилась-таки своего! Мне назначили переэкзаменовку через две недели. Естественно, ничего, кроме истории, я за эти две недели не видел, не слышал и не читал. Наконец, настал день экзамена.

Конечно, я сильно волновался, но в душе чётко понимал, что шансов повысить свою четвёрку до пятёрки практически никаких. Ведь поставив мне более высокую оценку, преподаватель фактически признал бы, что его коллега, а может быть и друг, кто их там знает, был неправ.

Педагог долго гонял меня по просторам исторических событий. Причём вопросов было совсем не три, как на официальном экзамене, а гораздо больше. В итоге, когда я запнулся на какой-то татаро-монгольской дате, он развёл руками и пристально посмотрел поверх очков, причём не на меня, а на непонятно на каких основаниях “допущенную” к моему экзамену и сидевшую рядом тётушку, безошибочно угадав, кто в нашей команде главный, и перед кем он должен типа отчитаться. Вот так бесславно всё закончилось и с поступлением в МГУ.

Больше в то лето вариантов не просматривалось. Технические вузы, где можно было сдавать в августе, отпадали по определению (в связи с полнейшим отсутствием у меня каких бы то ни было нужных способностей или хотя бы наклонностей). А экзамены в тех учебных заведениях, куда я в принципе мог бы поступать, закончились, и процесс, хочешь, не хочешь, переносился на следующее лето. Чтобы я вообще мог пытаться хоть куда-то сдавать на будущий год, предстояло ещё как-то отмазаться от весеннего призыва, решить вопрос с отсрочкой в военкомате. Но до этого было ещё далеко. А пока, чтобы я не болтался год без дела, всё та же моя тётушка пристроила меня к себе на работу. Это, достаточно престижное в то время учреждение Министерства внешней торговли СССР, называлось Всесоюзный научно-исследовательский конъюнктурный институт, сокращённо  ВНИКИ. Согласно названию, сотрудники занимались научной работой, главным образом, изучением зарубежных рынков для различных торгово-экономических структур Министерства.

Я тогда к научной работе был ещё совершенно не готов (в институт принимались люди с высшим образованием, каковое у меня отсутствовало), поэтому взяли меня на скромную должность курьера в редакцию “Бюллетеня иностранной коммерческой информации”, сокращённо – БИКИ. Эта газета, хорошо известная в определённых экономических кругах, выпускалась на отличной финской бумаге в московской типографии “Известия”, что на площади Пушкина. Совсем рядом, за углом, на улице Малая Дмитровка (на углу с Настасьинским переулком), в старинном здании прямо напротив театра Ленком находилась корректорская, где сидели несколько редакторов и вылавливали всякие ошибки и опечатки в уже свёрстанном номере газеты. Персональные компьютеры тогда ещё даже и не планировались, использовалась примитивная, но зато проверенная десятилетиями и несколькими поколениями сотрудников технология: все тексты писались сначала от руки, затем отдавались в машинописное бюро (машбюро), а потом уже с напечатанного набирались в типографии. Корректорская располагалась, по сути, на чердаке. Нужно было подняться на лифте до последнего этажа, а оттуда ещё пару пролётов по узкой крутой лестнице.

Моя несложная задача заключалась в том, чтобы поправленные корректором гранки отнести в типографию, а затем их же, с внесенными в набор исправлениями принести назад в корректорскую. И так целый день. Переходы занимали минут десять где-то раз в два часа, а всё остальное время я просто сидел и ждал. Ну, и, естественно, читал. За почти год этой замечательной работы перечитал всего Тургенева, Лермонтова и многих других классиков. Практически всё то, что в школе, когда изучали данного автора, промахивал, что называется “наискосок”. Причём брал просто собрание сочинений и читал всё подряд. В итоге осилил даже “Войну и мир”. Не говоря уже о современных авторах типа Стругацких.

Конечно, в течение всего этого года опять активно обсуждался вопрос, куда же мне поступать летом. В итоге кто-то из родственников всуе упомянул ВИИЯ. Это было то, что надо, особенно с учетом фактора весеннего призыва в армию. Поскольку вуз военный, то и получить в военкомате отсрочку для сдачи экзаменов было бы легче. Всё-таки удивительно, как вот такие, казалось бы, второстепенные факторы, часто определяют судьбу человека.

Отсрочку мне действительно дали без особых проблем, и я пошёл сдавать экзамены в ВИИЯ. Если быть до конца честным, определённую помощь в этом процессе оказал мне дед, Алексей Иванович, который в ту пору работал в Политуправлении армии в звании генерал-полковника (прошёл всю войну, кавалер четырёх(!) орденов Боевого Красного Знамени, Ордена Ленина и многих других наград). Но, опять же справедливости ради, помощь заключалась в двух телефонных звонках руководству нашего института. Первый раз звонил сам дед с просьбой принять у меня документы. Точно не знаю, но, видимо, ситуация была примерно такой же, как в МГИМО, то есть тоже что-то типа “конкурса родителей”. Второй звонок, уже после окончания вступительных экзаменов, был не от него, а, по его просьбе, из Главного управления кадров. И касался он распределения языков. Думаю, что именно благодаря этому звонку я и получил первый английский.

В своё оправдание могу сказать, что экзамены я сдавал совершенно самостоятельно, без какого-либо постороннего содействия. Да и в дальнейшей учёбе абсолютно никаких поблажек в связи с “фактором деда” не было. Кто-то может возразить, мол, ну, конечно, поступил-то, небось, только благодаря дедовым звонкам, и, естественно, экзаменаторы делали на это скидку. Нет, никто никаких скидок не делал. И объясняется эта уверенность тем, что мой такой родственный блат был совсем не высшего уровня. Со мной вместе поступали ребята, у которых папы-мамы, дяди-тёти были гораздо круче. И всё-таки часть даже таких абитуриентов не прошла по баллам.

Сдача вступительных экзаменов проходила нормально, безо всяких эксцессов и неожиданностей. Я получил две пятёрки и четвёрку, оставался последний экзамен – английский. И тут случилось большое собрание, куда пригласили всех абитуриентов. Выступал перед нами сам Дед – начальник института генерал-полковник Андреев. У меня сложилось чёткое ощущение, что целью его достаточно долгой речи было запугать контингент и, таким образом, провести дополнительное отсеивание тех, кто ещё сомневался, в правильный ли вуз он поступает. Во всяком случае, на меня это произвело именно такое впечатление. Врезались в память слова Деда, произнесённые с какой-то особенно суровой интонацией: “Мы будем делать из вас арабов, но наших советских арабов, евреев, но наших советских евреев, китайцев, но наших советских китайцев!”. Перспектива стать хоть и советским, но арабом или китайцем меня совсем не обрадовала. Но ещё больше напугало словосочетание “мы будем делать из вас”. В этой фразе чувствовалась какая-то мощная угроза свободе и самостоятельности. Ну, никак мне не хотелось, чтобы из меня что-то делали.

Придя в тот день домой, я твёрдо заявил, что последний экзамен сдавать не пойду. Это был английский, где я чувствовал себя очень уверенно и рассчитывал, конечно, на пятёрку. А пятёрка в данном случае означала, что я набираю девятнадцать баллов, и это, практически вне всяких сомнений, обеспечивало поступление. Однако, мой внезапный бунт против будущего насилия над личностью и все попытки защитить свою свободу и независимость успехом не увенчались: превосходящие силы родни их сурово подавили. До меня тогда дошло, что учиться отстаивать свою точку зрения нужно было гораздо раньше, задолго до вступительных экзаменов в ВИИЯ…

Сдавать последний экзамен я, конечно, пошёл. И, действительно, сдал его на пять. После того, как я успешно и без особого труда ответил на все вопросы по билету, милая молоденькая преподавательница очень удачно спросила, какая мне нравится литература. В то время, после выхода потрясающего фильма “Гамлет” с Иннокентием Смоктуновским в главной роли, я очень увлекался Шекспиром. Естественно, ответил, что люблю Шекспира. В развитие темы прочитал знаменитый монолог Гамлета “Быть или не быть…”, причём не просто на английском, а на старом английском, как в подлиннике у автора. Девушка прямо покраснела от удовольствия и натурально стала меня благодарить. А в итоге с каким-то даже пафосом заявила: “Ну, конечно, отлично!”.

Так я поступил в ВИИЯ.

И начались суровые армейские будни. Нас посадили “на казарменное положение”, и пару дней мы ждали решения о том, какой кому дадут язык. После этого все вновь поступившие уехали в учебный лагерь, а нас, человек пять с первым английским, уже не помню, по какой причине, оставили в казарме института, где мы занимались всякими хозяйственными делами и ходили в бесконечные наряды на кухню. Так продолжалось почти неделю, после чего и мы тоже оказались вместе со всеми в лагере под Москвой, недалеко от Звёздного городка…

ЛАГЕРНАЯ ЖИЗНЬ

Странные сейчас уже возникают чувства по поводу нашего летнего лагеря ВИИЯ, куда ездили все курсанты перед первым курсом и после окончания каждого следующего, в последний раз – после третьего. Там бывало сложно, особенно в первый раз, сразу после поступления в институт, перед началом занятий, когда никто из нас, за исключением тех, кто поступил из армии, совершенно не был готов к армейской жизни. Но, несмотря ни на что, остались и очень хорошие, я бы даже сказал, романтические воспоминания. Всё-таки вокруг замечательная подмосковная природа, места очень живописные, река Клязьма совсем недалеко.

Когда-то это был летний лагерь Московского суворовского училища, и располагался он в Подмосковье, в Щелковском районе, рядом с посёлком Свердловский, совсем недалеко от знаменитого Звёздного городка. И, кстати, оттуда, как я впоследствии узнал, было всего несколько километров до того аэродрома, с которого мы потом летали бортпереводчиками.

Жили мы в больших палатках, каждая рассчитана на одну языковую группу. Палатки эти были, можно сказать, стационарные: по периметру надстройка из деревянных досок высотой сантиметров пятьдесят, а уже сверху натянут брезент.

Подъём в лагере объявлялся в шесть утра. После чего проводилась зарядка, нужно было бежать кросс, километров пять или семь. Естественно, невыспавшийся курсантский организм всеми своими фибрами противился и этой зарядке и кроссу. Но порядок был неумолим. Освободить от этих утренних мучений могло только одно обстоятельство: дождь. Большинство курсантов, как правило, просыпалось за несколько минут до команды “Подъём!”. В те дни, когда утром шёл дождь, все, как один лежали и с надеждой прислушивались к стуку капель по брезентовой крыше. И вот, что интересно: процентах в девяноста всех случаев дождь прекращался буквально за несколько минут до подъёма. Как объяснить этот феномен? Не знаю…

Распорядок дня был достаточно жёстким, собственно, как и в Москве, в институте. После завтрака обычно три учебных пары. Особенно запомнились занятия по тактике, когда в течение четырёх, а то и шести часов нужно было стоять на жаре и слушать преподавателя из “дубовой рощи” (так у нас именовалась кафедра оперативно-тактической подготовки). В небольших перерывах между такими лекциями на природе (“пленэр”, можно сказать!) курсанты бегом неслись к расположенной неподалёку колонке и обливались водой с головы до ног прямо во всём обмундировании, которое потом, после перерыва полностью высыхало на солнце за несколько минут.

Правда, нужно отдать должное и представителям “дубовой рощи”. Одетые, как и мы в полевую, только офицерскую, форму, преподаватели, в основном в звании подполковника или полковника, многие из них прошли войну, точно также отстаивали эти несколько часов под палящим солнцем или проливным дождём. Лишь иногда отходили в тень ближайших деревьев, чтобы хоть ненадолго спрятаться от тех или иных природных явлений.

Вечером, как положено, самоподготовка. Ну, и уж, конечно, всё это одновременно с уборкой территории, нарядами на кухню, караулом и дальше по списку.

В общем, в лагере, как говорится, “служба мёдом не казалась”. Скорее наоборот. За день мы так выматывались, что едва добирались до своих палаток и тут же засыпали. Вдобавок ко всему остальному, того, чем нас кормили, молодому, развивающемуся курсантскому организму катастрофически не хватало, есть хотелось постоянно. Ходили на кухню, выпрашивали хлебушка или ещё чего. Иногда сердобольные женщины из общепита чем-то подкармливали, но общую проблему это не решало.

Где-то в середине этой нашей самой первой учебной смены в лагере начальство устроило “родительский день”. Прямо как в нормальных гражданских пионерских лагерях. Конечно, понаехало родственников, причём все с кошёлками, забитыми продуктами. Большую часть того, что привезли, курсанты умолотили тут же, под изумлённые и сочувствующие взгляды родных и близких. А остальное растащилось по палаткам и припрятолось до голодного дня.

К моему другу Герке С. родственники по какой-то причине приехать не смогли. А ко мне прибыла, конечно, моя любимая тётушка и привезла с собой пару сумок, в основном с фруктами (питаться-то нужно правильно!). Я хорошо запомнил её изумление, когда Герка, оголодавший, как и все, целиком засовывал в рот грушу и вынимал потом только несъедобную палочку. Он и сам фрукт пережёвывал не особенно тщательно, тут же протягивая руку к какому-то очередному плоду.

Уж не знаю, кто наших родственников надоумил, но только после этого родительского дня в лагере оказалось большое количество банок со сгущённым молоком. Эти банки были рассованы по углам в каждой палатке. Кто-то берёг свою заветную сгущёнку “до худших времён”, кто-то не мог удержаться и поглощал всё сразу. Так или иначе, сгущёнка считалась особым лакомством и к тому же служила своеобразной валютой – для обмена на что-нибудь полезное. Например, за сгущёнку можно было договориться с менее счастливым курсантом, не обладавшим заветными банками, чтобы он выполнил какую-нибудь порученную именно тебе, не очень приятную работу и тому подобное. Другими словами, банка сгущёнки котировалась в лагере примерно также, как бутылка водки на гражданке, которая, как известно, представляет собой “всемирный эквивалент” наряду с деньгами.

На всяких прогулках строем в лагере пользовалась популярностью следующая песня, которая громко пелась на марше на мотив легендарной “Славянки”:

Отгремела весенняя сессия,

Нам в поход собираться пора.

Что ж вы, милые, стали невеселы,

Провожая ребят в лагеря?

И не зря изучали мы тактику,

Чтобы завтра в смертельном бою

Доказать всем курсантскую практику,

Защищая отчизну свою!

Прощай, любимый край,

Труба зовёт в поход,

Смотри не забывай

Наш боевой курсантский взвод.

“Прощай” не говори,

Напрасно слёз не лей,

А лучше обними, да поцелуй,

Когда придём из лагерей!

Недалеко от лагерного забора, со стороны “воли”, располагался небольшой бассейн, в основном, естественно, для местных жителей. Метров тридцать в длину, с тремя дорожками, разделёнными натянутыми веревками, на которые были насажены кружки из пенопласта, чтобы веревки не тонули. Вдоль одной из боковых сторон стоял небольшой навес, выкрашенный в синюю краску, а под ним что-то вроде трибун, с длинными скамейками. Вокруг всего бассейна были устроены деревянные мостки из струганных досок, краска которых совершенно выцвела от времени, солнца и дождей. У курсантов это сооружение называлось “купальня”, и там находился один из постов караула. Безусловно, самый приятный из всех. И не только в связи с тем, что рядом с водой не так сильно ощущалась жара, но и потому, что сюда приходили купаться местные представительницы прекрасного пола. Особенно часто появлялась невысокая белокурая девчонка, симпатичная, с хорошей фигурой и без комплексов в общении.

Звали её то ли Лиза, то ли Лера, а, может, и Вика, точно уже не помню. Но не суть. Было совершенно очевидно, что ей нравилось мучить несчастных курсантов, которые в течение последних полутора месяцев девушек не видели вообще никаких, и соответственно эта Лиза-Лера котировалась где-то на уровне Софи Лорен или Милен Демонжо.

Обычно, придя в купальню, она с жеманной улыбкой здоровалась с очередным очумевшим от такого явления курсантом, который нёс службу, естественно, в полном обмундировании, в пилотке, сапогах и с автоматом на плече. Потом не спеша расстилала на мостках большое махровое полотенце, элегантно снимала через голову лёгкое светлое платье и в одном купальнике укладывалась на это самое полотенце, закрывала глаза и минут двадцать лежала, практически не шевелясь. Курсант, как кот вокруг сметаны, ходил рядом, не сводя глаз с белокурой красотки.

Окончательно согревшись и разомлев на солнышке, девчонка осторожно спускалась в воду и начинала плавать по дорожке бассейна туда и обратно. При этом она умудрялась непринуждённо общаться с часовым курсантом, ходившим за ней по мосткам. Разговаривать с посторонними на посту в карауле, конечно, не полагалось. Но разве возможно было в такой ситуации соблюдать требования устава?! И где, интересно, в Уставе караульной службы конкретно написано о том, что часовому нельзя разговаривать с девчонкой, плавающей в бассейне около подмосковного посёлка Свердловский?

Не один курсант рассказывал о своих близких отношениях с этой Лизой-Лерой, приписывая себе всякие мужские доблести. Мол, там, на купальне случилась большая любовь, и они с ней даже целовались(!). Лично я в этом сильно сомневаюсь. Мне тоже случалось несколько раз стоять в карауле на этом посту и общаться с девочкой. Но то ли я ей не понравился, то ли был слишком робок (а робости у меня в то время действительно хватало), но только дальше ничего не значащих разговоров никуда у нас ничего не заходило. Хотя дело, я думаю, совсем не во мне. Просто девчонка была себе на уме и никого к себе близко не подпускала. А видимая доступность ограничивалась исключительно разговорами, да кокетливыми взглядами. Понятно, лето, каникулы, хочется каких-то новых впечатлений, новых знакомств. Но не более.

Правда, несмотря на отсутствие каких-то серьёзных отношений с кем-то из курсантов, а, может, как раз именно потому, что ничего серьёзного у неё ни с кем и не было, девочка эта по-настоящему вносила романтику в наши суровые будни. Некоторые девушки обладают такой удивительной особенностью: быть одновременно и ничьей и общей боевой подругой…

ВОСТОК-ЗАПАД. САМОХОДЫ

В первой половине 70-х годов в ВИИЯ было два основных факультета: Восточный (факультет восточных языков) и Западный (соответственно, факультет западных, европейских языков), в просторечии – Восток и Запад. Был ещё факультет, называвшийся “специальным” или “факультетом спецпропаганды”, плюс какой-то “заочный”. Мы знали, что там учились офицеры, и из них готовили политработников и кого-то ещё. Но этим информация и ограничивалась. Подробностей никто толком не знал, да они особо и не волновали. Ну, есть какой-то специальный “офицерский корпус”, нам-то что до этого?

По количеству курсантов Восток был примерно в три раза больше Запада. Наш западный факультет состоял из трёх учебных групп (по-военному – взводов) примерно по тридцать человек, и каждая делилась на три языковые группы, соответственно, в среднем человек по десять. Учебными и языковыми группами командовали сержанты, в основном из числа тех, кто пришёл в институт из армии. Начальником факультета был майор, которому потом присвоили звание подполковника, а помогал ему во всех практических вопросах старшина курса Коля М.

С архитектурной точки зрения, основу института составляли два старинных двухэтажных здания из красного кирпича. Построены они были, по некоторым данным, ещё в начале девятнадцатого века. Каждое из этих двух одинаковых строений представляло собой лежащую на боку букву “П”, основанием друг к другу. Если смотреть на институт с Волочаевской улицы, в правой букве “П” располагались казармы Востока, в левой – нашего Запада, плюс ещё старый клуб, кухня и столовая. Опять же со стороны Волочаевской между этими зданиями стоял выкрашенный в зелёную краску забор, состоявший из металлических прутьев на расстоянии сантиметров двадцати друг от друга, которые наверху, на высоте больше двух метров, заканчивались остриём, по форме похожим на верхний конец полкового знамени.

Внутри между двумя корпусами располагался большой плац, где проводились занятия по строевой подготовке, а также обязательные “вечерние прогулки” строем и с песней.

Много чего происходило на этом плацу. Вплоть до того, что однажды по нему от забора к казарме полз пьяный в ноль сын знаменитого военного лётчика, тем самым “повторив подвиг отца” (как шутили курсанты). Опять же много всяких случаев было и с забором, на верхних кольях которого то и дело повисали ходившие в самоволку (по нашему – “самоход”) несчастные курсанты, зацепившись за остриё, кто штанами, кто ремнём, кто ещё чем. Доходило дело и до натуральных ранений. Естественно, всякие такие случаи имели место не тогда, когда трезвый курсант, ловко преодолев забор, сваливал на волю, а как раз на обратном пути в “альма матер”. Сознание, как правило, уже было сильно замутнено принятым “на грудь”, координация движений и ориентация в пространстве нарушались. А преодолению препятствий в нетрезвом виде нас на уроках по физподготовке почему-то не обучали.

Конечно, основную часть времени – и на занятиях, и на самоподготовке, и в увольнениях – мы проводили с курсантами своего курса, главным образом, своей же группы. Но, в отличие от людей со спецфакультета, с которыми мы практически и не общались, и с ребятами с Востока тоже складывались очень неплохие отношения. По сути, разделяли нас только изучаемые языки и те сложности, которые с этим связаны. Мой близкий приятель с Востока, Женька З. изучал арабский язык. Помню, на первом курсе, когда ставилась фонетика, Женька показывал мне, как он учит какой-то диковинный арабский звук, который в речи надо резко обрывать. Он произносил этот звук, похожий на наш “х”, и при этом ударял себя ребром ладони по горлу, чтобы научиться в нужный момент его прерывать. Конечно, к ребятам, изучавшим такие сложные для русского человека языки, “западный” народ относился с пониманием и сочувствием.

А все остальные “тяготы и невзгоды” совершенно ничем не отличались. Те же наряды, караулы, те же проблемы с увольнениями, да и остальные предметы изучения – всё общее. Делить было нечего, поэтому дружили и помогали друг другу.

Осенью 1972 года ребята с Востока придумали одну штуковину, которой пользовалось, наверное, пол-института. Дело в том, что торцевая часть корпуса Востока выходила в глухой проулок, перпендикулярный Волочаевской улице. На первом, а, вернее, даже полуподвальном этаже располагались классы, где “восточные” курсанты занимались самоподготовкой. Небольшие окна с соответствующими решётками, которые выходили как раз в этот самый проулок, находились где-то на уровне головы. Так вот, какие-то местные умельцы в одном из таких классов умудрились выломать оконную решётку. Причём сделали это очень аккуратно: когда надо, решётка просто снималась, а потом водружалась на место. Никаких следов её перемещения не оставалось. Это окно, получившее название “торпеда”, активно использовалось для ухода в самоволку. И не только ребятами с Востока; “торпеда” по первой же просьбе гостеприимно уступалась и нам, курсантам с Запада. Сколько раз я сам прибегал к возможностям “торпеды” – и не сосчитать!

Вообще эта “торпеда” связана у меня с очень романтическими воспоминаниями. Так случилось, что именно в том классе, где она находилась, я общался со своей будущей женой, проникшей внутрь с помощью этого же гениального курсантского изобретения. И именно там признался ей в любви, и именно там, сидя вплотную друг к другу на столе для самоподготовки, мы с ней решили жениться. Разве такое забудешь?

Недостатком было то, что пользоваться этой системой можно было только в течение дня. Ночью все классы, естественно запирались. Поэтому единственной возможностью уйти за пределы института вечером был путь через остроконечный забор. И вот здесь курсант чётко понимал, как всё-таки важна физподготовка.

(Ассоциации…

А полезные в жизни физкультурные навыки, не подозревая, конечно, как именно они применялись курсантами на практике, в нас воспитывал преподаватель по физической культуре – легендарный советский футболист, правый защитник ЦСКА и сборной СССР Владимир Пономарёв. Тогда ещё советский футбол был на высоте: в 1966 году сборная СССР (а вместе с ней и наш Володя Пономарёв) заняла четвёртое(!) место на чемпионате мира. Володя, а, вернее, конечно, Владимир Алексеевич, запомнился на редкость обаятельным, в общем-то, совсем еще молодым мужиком, всего-то лет на десять старше нас. И тот факт, что такой кумир миллионов советских футбольных болельщиков, который по каким-то своим, не известным нам тогда причинам, ушел из ЦСКА и  вообще из футбола, был нашим преподавателем, вселял определённую гордость. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что преподаватель он был суровый. Ну, наверное, без жёсткого характера и в сборную огромной страны не попасть…)

С учётом фактора “любимой девушки” я старался и вести себя нормально, да и учиться тоже. Просто для того, чтобы не давать начальству поводов не отпускать меня домой, и чтобы ходить в увольнения и видеться с ней хотя бы в выходные дни.

(Ассоциации

Процесс оформления курсанта в увольнение в ВИИЯ был упрощён до предела. Просто выдавался фирменный институтский пропуск в красных корочках со звездой на обложке и надписью “Пропуск”. Очень похожий на удостоверение сотрудника какой-нибудь спецслужбы. Внутри была вклеена фотография с указанием фамилии и написано: “Курсант Военного института”. Этот пропуск было положено показывать на КПП института при уходе в увольнение и возвращении из него. Он же, в качестве увольнительного документа, предъявлялся военным патрулям, которых в то время на улицах Москвы было довольно много. Кстати, сплошь и рядом, такие патрули о существовании ВИИЯ не ведали, требовали предъявления стандартного документа, принятого во всей Советской Армии, и своими разбирательствами отнимали у нас золотое увольнительное время. Но, естественно, курсанты находили пропускам и всякие другие применения, явно не предусмотренные уставом.

Вспоминается случай, когда мы с моим тогдашним дружком Серёгой Л., будучи в увольнении, собирались на какую-то вечеринку. Переодевшись в гражданку, зашли в большой гастроном в высотке на Площади Восстания. Пробили в кассе чек за три бутылки водки и подошли к прилавку.

Нужно сказать, что в то время Серёга выглядел очень молодо, ему никак нельзя было дать его двадцать один год. Ну, максимум шестнадцать. Подошла наша очередь в винный отдел. Серёга протягивает чек продавщице, совершенно типичной для сферы торговли полной даме с крашенными светлыми волосами. Она смотрит на чек и с видом врача, беседующего с тяжело душевно больным, заявляет:

– Мальчик, тебе лет-то сколько? Водку я тебе отпустить не могу, не дорос ещё.

Меня начинает колотить хохот. Стою рядом, еле сдерживаюсь, но молчу, как партизан, жду, чего будет. Продавщица возвращает Серёге чек и, потеряв к нему всякий интерес, поворачивается к очереди: “Следующий!”.

Сергей, не говоря ни слова, достаёт из заднего кармана джинсов свой институтский пропуск и суёт ей под нос. Это надо было видеть! Какое-то время бедная женщина рассматривала диковинный документ. Рупь за сто, она в жизни ничего подобного не видела и, естественно, что такое “Военный институт” вообще не имела никакого понятия (как, впрочем, и подавляющая часть населения Союза, включая и военных; ВИИЯ не значился ни в каких списках учебных заведений). Конечно, кто ж его знает, что это за курсант такой. Может, КГБ или ещё что похуже (хотя, куда уж хуже-то?) При этом цвет лица у неё поменялся от обычного упитанно-розоватого до пунцово-красного. Сменилось и выражение – от нахально-самоуверенного до растерянно-заискивающего.

– Ой, так вам, чего, водочки? – задушевно произнесла продавщица, с обворожительной улыбочкой возвращая Серёге пропуск. Быстро выдала наши три бутылки и, не переставая счастливо улыбаться, помахала рукой на прощанье: “Заходите ещё!”…)

Но увольнений раз в неделю, конечно, никак не хватало; проблему можно было решить только с помощью самоходов. К зиме 1972 года желание видеться с девушкой как можно чаще стало просто непреодолимым, вот и бегал к ней постоянно, конечно, по ночам, днём-то занятия, все на виду, никак не убежишь. Обычно уход осуществлялся в небольшой промежуток времени после ночной проверки и до отбоя, когда никто ни на кого внимания не обращал, и уж точно никто ни за кем не следил. Все были заняты приготовлением ко сну, по коридору взад и вперёд ходила толпа курсантов в майках, кто-то что-то оживлённо обсуждал, кто-то выходил покурить перед отбоем. Складывалась общая неразбериха, в которой можно было легко просочиться на улицу и свалить в самоход. Чем я и пользовался. Впрочем, не только я.

В этот самый период со мной произошёл интересный случай, который врезался в память на всю жизнь. Дело было в середине декабря, на улицах уже лежал снег. Я отправился в очередной самоход к любимой девушке. Одет, естественно, был не в гражданское, а в шинель, сапоги, шапку. Перемахнув в очередной раз перед самым отбоем через высокий забор, отделявший от свободы (думаю, Володя Пономарёв смог бы заценить эту, отработанную до мелочей технику!), я быстрым шагом направился вниз по Волочаевской улице в сторону Яузы. По дороге заглянул в ворота нашего гаража, располагавшегося на этой же улице буквально в ста метрах от казарм. Там был один из постов институтского караула, и этой ночью на нём нёс охрану мой близкий друг из нашей учебной группы Андрюша К.

(Ассоциации

В связи с этим постом в гараже вспомнился забавный эпизод. Был в нашей учебной группе один неприятный тип, которого тоже звали Андреем, Андреем А. Никто его не любил, и было за что, но не суть. Раз коллектив человека не любит, значит, нужно эту нелюбовь как-то проявлять. Естественно, парень был предметом постоянных насмешек, издёвок и розыгрышей. Может, оно и негуманно, но армия – штука суровая. Либо ты дружишь с коллективом, либо коллектив дружит против тебя.

В общем, решили мы над ним в очередной раз подшутить.

Наша группа заступила в караул. Кого-то в тот раз не хватало, и для усиления нам придали Андрея А. Я дежурил до двенадцати ночи и как раз на посту в гараже, а после меня в ночную смену до четырёх утра туда же заступал этот наш нелюбимый приятель. В принципе “караулить” здесь мне нравилось. Гараж состоял из нескольких деревянных и металлических одноэтажных зданий, выкрашенных, как и положено, в зелёный цвет. Всё пространство между ними было покрыто идеально ровным асфальтом. На всём этом участке (уж и не знаю, почему, наверное, начальник был строгий) всегда царила идеальная чистота: никакого мусора, грязи, всё ухожено, вымыто, в общем – красота (картинка, почему-то очень напоминавшая мне кадры из фильмов Гайдая). Ну, и к тому же проверяющие с дежурным по институту заглядывали сюда крайне редко, тем более ночью.

На одном из строений, над большим тёмно-красным ящиком с песком висел традиционный деревянный пожарный щит с необходимым на случай какого-нибудь воспламенения инвентарём: лопатой, багром, огнетушителем, ломом, топором и, главное – с довольно вместительным ведром.

Ещё до караула мы с друзьями раздобыли где-то огромный старый будильник ещё, видимо, довоенного образца, с таким здоровенным блестящим металлическим звонком наверху в форме полусферы. Заступив на пост, я завёл этот агрегат на без десяти четыре утра (в четыре заканчивалась смена Андрея А.) и положил в ведро на пожарном щите. Предварительно провёл эксперимент: завёл будильник и отошёл в дальнюю часть двора. Через несколько минут раздался оглушительный звон; в ночной тишине, да ещё усиленный ведром эффект оказался просто потрясающим. К тому же невозможно было определить, откуда исходил этот звенящий на всю территорию гаража звук. В общем, то, что надо! В двенадцать я вернулся в караульное помещение и, ложась спать, попросил ребят разбудить, когда у Андрея А. закончится смена. Очень хотелось пронаблюдать его реакцию на “ночной звонок”.

И оно того стоило. Войдя в караулку с какими-то шальными и затравленными глазами, он с неожиданной для его не совсем спортивной комплекции проворностью скинул с плеча автомат и пулей метнулся в туалет. Хорошо, что там было не занято…)

…Мы перекинулись с другом Андрюхой К. парой слов, и он, укутанный в просторный белый армейский тулуп с огромным стоячим воротником, с “калашом” на плече, выразил просто-таки недоумение:

– Удивляюсь я, как ты можешь в такой холод, ночью, вместо того, чтобы спать, бегать куда-то в самоход?!

В ответ я только вздохнул и объяснил, что это и есть любовь, и если он, не дай Бог, влюбится, то тогда только меня и поймёт.

Пожелав Андрюхе спокойной смены, я двинул дальше по улице. Цель заключалась в том, чтобы поймать такси. Дом, где жила моя будущая жена, находился не так уж и далеко, но добираться туда общественным транспортом, как говорится, “не канало”. Во-вторых, время было на вес золота, каждая минута. А во-первых, такси очень существенно снижало шансы попасть в лапы шаставших по улицам ночных патрулей.

Топать пришлось почти в конец Волочаевской улицы, и там, на пересечении с крупной магистралью, я останавливаюсь на обочине и голосую. Вскоре рядом со мной притормаживает такси, в котором уже кто-то сидит. Сунув голову в пассажирское окно, я называю водителю адрес, фиксируя боковым зрением, что на заднем сиденье расположились три человека. Водитель согласно кивает, я прыгаю на сиденье рядом с ним, хлопаю дверью, и мы отъезжаем. Взгляд падает на краешек зеркала заднего вида, и спина у меня моментально холодеет. Позади меня сидят три человека в военной форме – патруль! Причём в полном составе – посередине рядовой, а по бокам старший лейтенант и сержант.

“Вот это влип!!!” – в тот момент это единственная мысль, которая громко пульсирует в голове.

– Товарищ курсант, – обращается ко мне старлей, – а увольнительная у вас есть?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – бодро реагирую я и в отчаянье обращаюсь к шофёру: – А покурить у вас можно?

– Кури, – кивает водитель.

Как показывает дальнейшее развитие событий, ход совершенно правильный. Я достаю из кармана пачку “Мальборо”, привезённую из недавней “челночной” командировки, вынимаю сигарету и поворачиваюсь назад: – Может, кто хочет?

– Ух ты, “Мальборо”! – удивляется сержант и тут же вытаскивает сигарету. Его примеру следует лейтенант, а затем, соблюдя субординацию, и рядовой.

– Ну, а всё-таки, – опять начинает было старлей, – может, предъявите увольнительную?

– Да ладно вам, – с удовольствием закурив, машет рукой сержант. – Ну, чего к человеку пристали. А откуда такие сигареты, курсант?

Он просто спасает меня этим своим вопросом. Глубоко затянувшись, чтобы хоть как-то унять волнение, я начинаю рассказывать им сагу о сложной и полной опасностей, но имеющей свои плюсы, вот, в частности, в виде сигарет, профессии бортпереводчика.

Так в разговорах мы и доезжаем. Расплатившись с водителем и пожелав военнослужащим спокойного дежурства, я пулей вылетаю из такси и ныряю в подъезд. Здесь, остановившись и прислонясь к стене, пытаюсь отдышаться и прийти в себя. Прямо как у Штирлица: “Он понял, что сегодня был на волосок от провала”…

Подписывайтесь на наши социальные сети:

Насколько публикация полезна?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 5 / 5. Количество оценок: 2

Оценок пока нет. Поставьте оценку первым.

Поиск

Подписка на новости

Реклама для сайта

AliExpress WW

Мы в Twitter

Календарь

Март 2024
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Архивы

Опрос

Сколько Вам лет?

Просмотреть результаты

Загрузка ... Загрузка ...

0 Комментариев

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

 

Не копируйте текст!