Рассказы виияковца
Владимир Добрин
Когда Туркменистан был ещё советской республикой в составе СССР, мне довелось работать там переводчиком с алжирцами, изучавшими ЗРК «Квадрат». После теоретических и практических занятий, проходивших на территории учебного центра, начались тренировки в пустыне Кара-Кум. В переводе на русский – Чёрные пески.
Однако песок там вовсе не чёрный, как, скажем, на Тенерифе, а самый обычный, бежевый. Почему же пустыне дали столь мрачное название? Одни объясняют это тем, что она погубила немало людей, другие говорят, что чёрными (или тёмными) называют пески, покрытые хоть какой-то убогой растительностью, в отличие от песков голых, считающихся светлыми: ак-кум. Оба утверждения небеспочвенны.
Чтобы поменьше жариться на солнце, мы работали там с пяти утра до полудня. Вставали в четыре, второпях завтракали, прыгали в автобусы и грузовики и отправлялись в пустыню.
Там, метрах в пятистах от шоссейной дороги, были установлены большие палатки, навесы, полевые кухни, радиостанции и деревянные столы, на которых лежали карты, уже не игральные, а самые настоящие, военные.
Повсюду, на табуретках, стояли тёмно-зелёные гофрированные баки с питьевой водой. Её наличию здесь уделялось особое внимание. Рассказывали, как на одной из тренировок советский офицер, молодой, здоровый парень, потерял сознание от обезвоживания и перегрева и скончался по дороге в госпиталь.
Говорили, что он старался потреблять минимум влаги, чтобы поменьше потеть, а именно это там смертельно опасно. При нас летальных исходов по этой причине не случалось, но обычные обмороки во время занятий в пустыне случались регулярно и с преподавателями, и с переводчиками, и с обучаемыми. Особенно по понедельникам.
Пустыня Кара-Кум оказалась вовсе не такой, какой я её себе представлял, то есть безжизненной, серо-жёлтой, уходящей волнами к горизонту и смыкающейся там с небосводом. Такой её обычно показывают в кино: сыпучий песок, в котором по щиколотку тонет нога, отсутствие растительности и редкая, мелкая живность.
В этой пустыне песок был плотный. По нему легко было передвигаться пешком – нога почти не проваливалась. Присутствовала и растительность – низкорослые скрюченные саксаулы, иссохшие кусты, клочья серо-жёлтой травы и зелёные колючки, благодаря которым, если смотреть вдаль, общий тон пустыни представал зеленовато-песочным.
Но больше всего поражало богатство здешней фауны. Она, правда, не лезла на глаза, однако песок был испещрён её следами. Повсюду тянулись вереницы крошечных ямок, оставленные насекомыми, непрерывные синусоидные следы говорили об изобилии змей и заставляли невольно оглядываться.
Попадались отпечатки лап крупных собакообразных. Сначала я думал, что их оставили шакалы, но потом узнал, что таковые здесь не водятся, а вот волков хватает. Их основная пища – джейраны, но человечина, я уверен, тоже им по вкусу. На каждом шагу встречались норки и норы всех форм и размеров – от маленьких дырочек в песке, служивших убежищем, в том числе, скорпионам, фалангам и змеям, до более крупных – лисьих, вараньих и волчьих.
Мой преподаватель, добродушного вида майор лет тридцати пяти, был облачён в комбинезон песочного цвета. На голове – повседневная фуражка, на ногах – обычные офицерские ботинки. Он повёл меня к СУРНу – самоходной установке разведки и наведения, за которой стояли четыре пусковые установки с ракетами.
В них уже сидели алжирцы, готовые ехать к месту занятий. Как опытные пустынники, повязали лица платками и шарфами, оставив неприкрытыми лишь глаза, и сразу стали похожи на разбойников из фильмов про Али-Бабу.
Мне не хотелось трястись в крытом грузовике или тесниться в кабине СУРНа, не имея ни малейшего обзора, и я спросил преподавателя, нельзя ли устроиться на броне.
– Валяй, – равнодушно отозвался тот. – Только держись крепче.
Сам он поехал в кабине грузовика, а я устроился на передке СУРНа, ухватившись за поручни. Ещё минута, и вся колонна, поднимая тучи пыли, двинулась вглубь пустыни.
Увлекательно и радостно было ехать на броне во главе колонны, вдыхая свежий утренний воздух и любуясь окружающими просторами. Гусеничная машина уверенно и мягко шла по песку, легко и быстро взбиралась на крутые холмики, плавно съезжала вниз, и казалось, будто плывёшь по морским волнам на небольшом катере.
Кусты и саксаулы трещали под гусеницами. Попадавшиеся на пути ямы и кочки не ощущались под тяжестью СУРНа. Не было ни малейших толчков, подскоков, проваливаний и пробуксовок, которые обычно сопутствуют езде на автомобиле по пересечённой местности.
Приятно было преодолевать препятствия, чувствуя под собой всесокрушающую мощь и непоколебимую устойчивость. Боковой и продольный крен заставлял крепче вцепляться в поручень, но это доставляло особо острое наслаждение, как при виражах на парусной яхте или буере.
Однако вскоре жизнь сделала мне серьёзное, отрезвляющее предупреждение. Это произошло, когда машина разогналась до приличной скорости и вдруг резко затормозила на краю крутого двухметрового склона. Водитель разглядел его в последний момент, и я едва удержался на броне. Но если бы СУРН нырнул в яму, он вполне мог перевернуться, и я с большой вероятностью оказался бы под ним.
Это был хороший урок, и я стал внимательнее смотреть вперёд. Водитель дал задний ход, мы объехали впадину и вновь набрали скорость. Ящерицы едва успевали удрать с нашего пути. Ещё несколько минут лихой езды по барханам, и мы прибыли на место.
Пусковые установки заняли позиции вокруг СУРНа, метрах в двухстах от него, и началась работа. Преподаватель напоминал дружелюбного мультяшного медведя – здоровый, круглолицый, часто улыбающийся, с ёжиком жёстких волос на голове. Передвигался он вразвалку, но необычайно проворно и ловко – ни дать ни взять косолапый на ловле лосося. Во время перекура он поведал мне свою биографию:
– Под Брянском я родился, в деревне. В школу ходил, работал на ферме. Потом приезжают к нам военные, собирают в клубе мальчишек и говорят: «Давайте, ребята, поступайте в военные училища. Кто в какое хочет. Станете офицерами, форму будете носить. Смотрите, какие у нас сапоги блестящие! Красота! Все девки ваши будут!»
И решил я пойти в училище. Думаю: в какое? В пехоту – это по полю бегать. Не-ет. В танке ездить? Тоже неинтересно. А в зенитчики – в самый раз. Пушку выкатил, стрельнул, обратно закатил и сиди спокойно. Так я и попал в зенитные войска!
Он весело хохотнул и затянулся сигаретой.
– А здесь не тяжело служить? – спросил я. – После Брянска жарковато, наверное…
– Нормально, – махнул рукой майор. – По дождю только скучаю и по снегу…
Работать с ним было легко и приятно, несмотря на чеснок, который он потреблял постоянно, словно спасаясь от нечистой силы. По его просьбе я написал ему в русской транскрипции французские термины и команды, и он тут же начал пускать их в ход, почти не прибегая к моей помощи.
– А во пляс (по местам), ребятушки! – то и дело покрикивал он. – Плю вит (быстрее)! Плю вит, я сказал!
Несмотря на изматывающую жару, тренировки были предельно интенсивными. На перекурах алжирцы тут же заползали под грузовик – единственное тенистое место, оттуда вылезали потом только по команде и с большой неохотой.
Благодаря своим языковым способностям, мой преподаватель, всё реже нуждался в переводчике, и у меня появилась возможность совершать одиночные экскурсии по пустыне. В первую же такую прогулку меня подстерегал сюрприз: через пять минут спокойного шага я с изумлением обнаружил, что вся моя группа, вместе с СУРНом и пусковыми установками, бесследно исчезла.
Местность была открытая, всё было видно на километры, а отойти дальше, чем на семьсот метров, я не успел. Неужели они уехали без меня? В растерянности я поспешил назад и сразу же увидел свой СУРН, причём, на том же месте. Это казалось волшебством! Ведь он достигал шести метров высоты, к тому же, стоял на холмике!
Оказалось, пустыня имеет свой секрет. Со своими буграми и ямами, она всё же выглядела ровной, как слегка волнующаяся морская поверхность. На самом деле, эта местность изобиловала низинами и впадинами, абсолютно незаметными, но такими обширными и глубокими, что пешеход или всадник не увидел бы в них большое конное или пешее войско даже в нескольких сотнях метров от себя.
Получилось, что я сам, незаметно для себя, забрёл в такую впадину и потерял из вида то, что находилось рядом. Мираж в пустыне – это когда видишь то, чего на самом деле там нет, а в моём случае вышел мираж наоборот, когда внезапно пропал существующий поблизости объект. Позднее я не раз наблюдал этот удивительный феномен, когда удаляющийся по ровной, казалось бы, пустыне человек или автомобиль вдруг исчезал, потом появлялся вновь, уже намного дальше, и снова исчезал на время.
На следующий день сюрприз оказался более впечатляющим. Я шёл по пустыне, наслаждаясь тишиной и экзотическим пейзажем, и вдруг из-за бархана, в двухстах метров от меня, вылетел, словно из-под земли, огромный «МиГ-23» и с оглушительным рёвом свечой ушёл в небо.
От неожиданности я окаменел, не понимая, как современный сверхзвуковой истребитель, слышимый и видимый обычно за несколько километров, подлетел ко мне так скрытно и бесшумно и возник перед глазами, словно немыслимая фата-моргана!
Тренировка алжирцев заключалась в том, чтобы обнаруживать кружившие вокруг самолёты и имитировать их уничтожение, а наши истребители-бомбардировщики, в свою очередь, тренировались, «атакуя» зенитно-ракетные комплексы. Потом, при подведении итогов, выясняли, кто действовал успешнее и, следовательно, «победил».
Военные пилоты, задействованные в наших учениях, были мастерами своего дела. Во время своих «налётов» они умело использовали рельеф местности, укрываясь от радара СУРНа и подлетая к нему на предельно малой высоте со скоростью, близкой к звуковой, что позволяло им появляться перед изумлённым «противником» одновременно с рёвом своего двигателя.
После чего истребитель резко взмывал над СУРНом, попадая в мёртвую зону радара, и затем круто пикировал на него, имитируя сбрасывание бомбы, пуск НУРСов и обстрел из пушки. Этот приём назывался у лётчиков подскоком и создавал у нас ощущение абсолютной незащищённости ЗРК. Ходили также разговоры об американском «Шрайке» – противорадарной ракете, находившей РЛС противника по её же излучению.
Однако всё было не так однозначно. На любое действие всегда есть противодействие, и побеждает обычно тот, кто умнее, быстрее и точнее.
Наши лётчики совершенствовали над Каракумами и другие боевые навыки, при этом тамошняя феноменальная жара мешала им ещё тем, что ракеты воздух-воздух с тепловой головкой самонаведения иногда уходили в землю, реагируя на раскалённый песок быстрее, чем на сопло самолёта-мишени.
От каракумской жары страдали и наземные войска. К полудню броня накалялась так, что на ней вполне можно было готовить яичницу, и некоторые проделывали это для смеха. Кондиционеров в кабинах СУРНа и СПУ не было, а работавшая в них аппаратура лишь поддавала жару, доводя температуру воздуха до восьмидесяти градусов.
Конечно, в финской или русской бане (что по сути одно и то же) температура гораздо выше, однако в парилке не сидят часами и, тем более, не работают. Вылезая из СУРНа на солнцепёк и попадая пусть и под горячий, но всё же ветерок, человек какое-то время наслаждался иллюзорной прохладой. Всё познаётся в сравнении.
Даже алжирцы жаловались на Кара-Кумы, хотя девяносто процентов их родной территории – жаркая пустыня Сахара! Им много приходилось слышать о российских холодах и морозах, а кто-то из них был уверен, что наша северная держава круглый год лежит под снегом. И тут такой сюрприз!
– Непостижимая страна! – вздыхали они.
Загрузка ...
0 Комментариев