Лебедев Юрий Михайлович
Сколько себя помню, всегда учил иностранный язык под напором. Впервые – в семь лет, когда меня в Ленинграде отдали в платный английский кружок. Хотя все там было вроде бы играючи, тем не менее, слова приходилось учить, что отталкивало, поскольку забирало драгоценное время от шалостей. Светлым моментом стало то, что преподавательница заболела и обучение закончилось.
Но родители не сдавались. После третьего класса отдали в только что открывавшуюся поблизости с нашим домом у Балтийского вокзала школу с преподаванием ряда предметов на немецком языке. Не скажу, что учеба мне нравилась, но некоторые вещи делал с удовольствием. Например, когда выступал в школьном хоре и пел в Доме дружбы на Невском немецкие революционные песни. Также нравились стихи немецких классиков Гете, Шиллера и волшебная лирика Гейне. Напора было не так много, но он все же был, тем более, что ставили мне оценки нередко не самые хорошие. Опять же приходилось жертвовать свободным временем, отводя его на изучение иностранного языка.
Ну, а потом наступила квинтэссенция, когда я поступил в Военный институт иностранных зыков (ВИИЯ) в Москве. Там учил опять же с большими потугами уже два языка: немецкий и польский. С ними потом и пошел по жизни.
К чему это я? Просто рассуждаю: разве можно учить язык, образно говоря, без палки? Мне всегда казалось, что без этого нельзя научиться общению с чужеземцами. Изучение иностранного языка, как ни гляди, чаще всего мучительное занятие.
Оказывается, так бывает не всегда. Расскажу о том, как моя дочка научилась говорить по-польски без всяких усилий. Притом очень быстро превратилась в «правдивую» (настоящую) польку.
Было это в 1985 году. Я тогда служил офицером в Военном атташате при посольстве Советского Союза в Польше. Жили мы в Варшаве, на улице Пенькной, в самом центре польской столицы. Дочке Наташке в апреле как раз исполнилось пять лет. Рядом с нею подрастал Антошка, наш сын, младше на два года. Жене все труднее было справляться с детьми, которые уже начали делить территории и сферы влияния. То есть стали завоевывать свое место под солнцем. Так бывает, впрочем, в каждой семье. Методы решения проблемы здесь, как правило, индивидуальные. Мы тоже стали думать, как решить вопрос мирного сосуществования в нашей семье. Надо было хотя бы на время изолировать детей друг от друга.
Помог мой начальник в Варшаве, военный атташе, генерал-майор Александр Андреевич Хоменко. Вернее, его жена, чудесная женщина Тамара Илларионовна, которая хорошо знала семейную жизнь нашего дружного военного коллектива. Оказалось, что она общалась с пани Вуйчик, заведующей столичным детским садом, куда ходили дети польских военных. Садик был не простой, а для тех детей, чьи родители занимали привилегированное положение в Варшаве. Среди них были и дети дипломатов.
Когда Тамара Илларионовна предложила моей жене отправить Наташу в этот детский садик, то сначала стало как-то страшновато. Перед нами встал главный вопрос – как быть с преодолением языкового барьера? Его я и задал заведующей в первое же посещение детсада. К моему удивлению, она тут же, улыбнувшись, отвела все мои тревоги. Для наглядности показала на мальчонку с раскосыми глазами, который бойко щебетал по-польски с очаровательной белокурой девчушкой. Мальчик был сыном японского дипломата.
Пани Вуйчик пообещала, что через две недели моя дочь будет уже бегло говорить по-польски. Признаюсь, не поверил, поскольку сам я мучительно долго изучал польский язык. Начал с третьего курса ВИИЯ, затем в самой Варшаве доучивал в столичном университете, да еще брал уроки у преподавательницы нашего посла. Это мне организовал военный атташе, которого совсем не устраивали мои знания. Он даже грозился отправить меня обратно в Москву, если я за два месяца не выйду на уровень других сотрудников атташата. Задача была такой, чтобы я без всяких затруднений общался с поляками, как в родном российском городе. Мучился я на первых порах очень сильно.
У дочки, слава богу, все оказалось иначе. Правда, первые дни она ездила в свой садик с плачем. Как рассказывала потом пани Вуйчик, обычно говорливая, Наташка там в первое время просто-напросто молчала. Слава богу, русский и польский – языки родственные, поэтому она скоро научилась понимать, что такое «tak» и «nie». Дома в первые дни ничего о садике не говорила, чувствовалось, что он ей не нравился, просто она смирилась со своим положением.
И вдруг случилось то, что, оказывается, и должно было быть и всегда бывает. Где-то через две недели я заехал за Наташей в сад. Генерал (спасибо ему за это) отпускал меня иногда в польский детсад, давал для этого машину, чтобы я быстренько потом возвращался на работу, где сидел уже до самого позднего вечера. Помню, подошел я к заведующей, чтобы поинтересоваться, когда же моя дочь станет полноправным членом польского детского коллектива. Пока мы разговаривали, дверь открылась, и выбежали, щебеча по-польски, две девчушки. Одной из них была моя дочь. Увидев меня, беседовавшего на польском языке, Наташа бросилась ко мне, что-то продолжая рассказывать своей подружке. Притом ее польская речь звучала чисто по-варшавски, очень мягко, с удивительным сочетанием звуков «W» и «L», который взрослому русскому человеку недоступен. Как поляки шутят, жителя Варшавы можно по говору сразу же узнать даже в Австралии.
Пани Вуйчик показала мне рукой, чтобы я продолжал разговаривать по-польски с дочкой, что я и сделал. Так продолжалось до самой нашей квартиры, пока Наташа не увидела свою мать, которая обратилась к ней по-русски. На этом польское волшебство в этот день закончилось. Совершенно спокойно переключившись на русский язык, дочь общалась в этот вечер со своим братом Антоном, рассказывая с восторгом о садике.
В последующие дни все это повторялось и приумножалось. Наташа начала общаться с польскими детьми совершенно спокойно уже и вне садика. Ей было безразлично, на каком языке говорить. Иногда, правда, она мешала русские и польские слова, но постепенно это происходило все реже.
В садик Наташа ходила до нашего отъезда в Ленинград весной 1987 года. В Варшаве она научилась писать по-польски и потом еще долго переписывалась со своей польской колежанкой (подружкой) Агнешкой. Но постепенно русский язык забивал польский. Произношение стало теряться. Казалось бы, безвозвратно.
Ан, нет. Судьба снова благоприятствовала Наташе. В десятом классе она вновь оказалась среди поляков. При польском генеральном консульстве в Петербурге открылось общество «Полония» для лиц, имеющих польские корни. Когда я рассказал об этом своей матери, она открыла мне самую настоящую нашу семейную тайну. Мама моя, Ирина Адамовна – наполовину полька. Отец ее, Адам Ромуальдович Ивановский, был сыном польского шляхтича. В советское время об этом как-то не говорилось, а тут мне показали документы, более того, оказывается, у нас сохранились дореволюционные письма с начала 20-го века на польском языке. Так Наташа стала ходить в «Полонию».
Потом у нее были международные молодежные лагеря в Польше, дружба с польскими ребятами. Польский язык быстро восстановился. Правда, уже не было варшавского акцента.
Сегодня моя дочь – очаровательная петербурженка. У нее самой уже есть дети: сын Ромочка и дочка Вика. На каком иностранном языке они будут говорить, еще не ясно. Скорее всего, с польским языком уже не соприкоснутся, как их мама. Но языки знать нужно. В этом мы все абсолютно уверены.
Загрузка ...
0 Комментариев