(Предыдущая часть) Записки военного переводчика (продолжение)
Это книга рассказов о людях, с которыми служил или встречался автор, а также о событиях, участником которых ему пришлось быть
Алексей Владимирович Курчаев
ЗАГАДОЧНАЯ РУССКАЯ ДУША
Каждое пребывание в Германии дарило встречи с очень интересными людьми. Одна из них произошла, если мне не изменяет память, в 2002 году в Киле. Скр «Неустрашимый» находился там с визитом и был открыт для посещения населением. В ожидании выезда на какое-то мероприятие в компании своих «товарищей по борьбе» – офицеров из состава походного штаба и так называемой «группы усиления», куда входили переводчики, я находился на верхней палубе недалеко от трапа. Ко мне обратился седой высокий немец, осматривавший корабль. По виду он был из поколения людей, чьѐ детство или отрочество пришлось на годы Второй мировой войны. Он сначала задал какой-то несложный вопрос о корабле, затем, спросил о нашем участии в учениях. Спрашивал по-английски. Так что мне несложно было вести с ним беседу. К разговору присоединился мой коллега.
Мы говорили о Киле. Господину было интересно, что нам удалось посмотреть в городе и его окрестностях. Мы бодро доложили наши впечатления.
– Здесь есть очень любопытное место, – задумчиво сказал наш собеседник. – Если у вас завтра есть время с утра, то можно его посетить. Возьмите с собой двух-трѐх офицеров, желательно, чтобы они говорили по-английски, чтобы свободно общаться.
Тот факт, что по-немецки я не говорю, кроме сакраментальных фраз: «Стой! Кто идет? Кто там? Свои!» и далее из того же набора генетически засевших в сознании команд, мой собеседник установил довольно быстро. Так что в целях единого стандарта решили общаться на английском, тем более, что наш собеседник уверенно на нѐм говорил, но без оттенков, отличающих свободное владение языка. Коллег для этого многообещающего занятия найти оказалось нетрудно. Договорились о времени начала и окончания экскурсии и на этом расстались.
На следующий день в установленное время без опозданий встретились. Четверо офицеров сели в автомобиль нашего гида и поехали. Стояла пасмурная погода, но дождя, к счастью, не было. Кто ездил по дорогам на севере Германии, вспоминает их качество и кажущуюся неспешность движения. Ощущение неторопливости и умиротворенности – вот самое сильное впечатление от той экскурсии.
Нам предстояло посетить музейный комплекс исторической архитектуры, примерно, минутах в сорока езды от Киля. В нѐм собраны оригиналы строений различных эпох. Такая необычная коллекция позволяет увидеть, как жили бедняки, середняки и зажиточные люди в течение прошедших 500 лет.
Начало экспозиции – XIV-XV века. Три дома, стоящие в первой группе, относятся к одному историческому периоду. Заходим в первый дом, где жили самые бедные крестьяне. Предметы домашней утвари, простые и довольно грубые. Домашний скот, по всей видимости, держали в этом же помещении за выгородкой. Поразили две вещи: печь, лишенная каких-либо украшений, и дощатый пол. По-чѐрному дома в Германии не топили, с земляными полами не жили!
Заходим в домик, где жили люди побогаче. Основной набор предметов легко узнаваем, бросается в глаза только большая площадь помещения, более добротная утварь, печь, отделанная плиткой. Скот уже содержится отдельно от людей. У самых богатых людей той же эпохи – больше места, красивая отделка, утварь качественно лучше и богаче украшена, чем у середняков. Печь в красивой бело-голубой плитке. Но, основной функциональный набор предметов у самых бедных, середняков и богатых – примерно одинаков. Такую же картину наблюдаем при знакомстве с бытом в XVII и XIX веках. Те же три дома, тот же одинаковый набор у бедняков, середняков и зажиточных людей. Шагая по истории с интервалами в несколько веков хорошо видно, как развивалась культура содержания жилья. Это очень интересно и наглядно.
Осмотрев этот необычный музей, а это заняло довольно продолжительное время, мы пошли к машине. Наш гид спросил, что мы думаем об увиденном. На меня музей произвел сильное впечатление, что я ему и сказал. Думаю, что и моих спутников он натолкнул на некоторые размышления.
Продуманно и наглядно показана история культуры жизни народа. Не обязательно знать немецкий, чтобы понимать содержание пояснительных надписей, достаточно идти и просто смотреть. Понятным станет многое. Немцы всегда жили в едином стандарте для разных социальных слоев. Отличия заключались в качестве стандарта. Существовал набор вещей, обязательный в любом доме, и это правило соблюдалось.
Немец хмыкнул.
– А вы наблюдательны и можете увидеть суть, – сказал он с одобрением в голосе.
Поддерживая беседу, мы вышли на прямую длинную дорожку, ведущую к парковке. Растущие вдоль дорожки деревья образовывали коридор. По нему мы неторопливо шагали под уклон.
– Я хочу вам рассказать кое-что, – начал он свой рассказ через некоторое время. – Это важно для меня. Я все время пытаюсь понять русскую душу, и мне это никогда не удается. Если вы мне поможете, буду признателен. Сейчас вы всѐ поймете.
История началась в годы Второй Мировой войны. Я был ещѐ маленьким мальчиком, но у меня уже были обязанности по дому и хозяйству. Мы ведь жили на хуторе в окрестностях Киля. По тогдашним меркам семья наша считалась сравнительно зажиточной и вела свое довольно большое крестьянское хозяйство. Родители целый день работали в поле и ухаживали за скотиной. Целый день мы трудились.
Началась война, многих призвали в армию. Мой отец не подлежал мобилизации и продолжал работать, выращивая хлеб и разводя скот. Для нас мало что менялось до нападения гитлеровской Германии на СССР.
Через некоторое время после начала Восточной кампании, в Германию на эшелонах начали привозить советских пленных. Среди местных жителей ходили слухи, что издан приказ, определяющий порядок использования пленных на различных работах, в том числе и в сельском хозяйстве.
Кое-кто говорил, что скоро пленных будет ещѐ больше, и всю тяжѐлую работу будут выполнять русские. Как-то раз отец получил распоряжение подготовить несколько подвод и прибыть на железнодорожную станцию для получения военнопленных для работы в его хозяйстве. Я тоже поехал с ним. На станции, где должна была состояться разгрузка эшелона, я увидел жуткую картину. Я увидел русских! Они были в ужасном состоянии. Оборванные и совершенно измождѐнные русские солдаты даже не могли стоять от истощения. Потом они рассказали, что с момента пленения ни кормить, ни поить их никто не собирался. Полуживые люди лежали вповалку в вагонах, откуда их выбрасывали, как дрова, прямо на платформу. Многие были мертвы. Фельдфебель отсчитал пятнадцать пленных и приказал отцу их забирать себе. В помощь выделил пару солдат с винтовками. Фельдфебель пояснил, что солдаты будут стеречь пленных. Хотя о побеге им даже и думать было сложно, настолько они были изнурены голодом и жаждой. Отец сложил пленных на траву, оставил солдат возле них и поехал за соломой. Он вскоре вернулся, его повозки были устланы толстым слоем соломы.
– Зачем это, отец?
– Они просто не доедут, дорога убьет их всех. Солдаты сложили худые тела, обтянутые лохмотьями когда-то военной формы на наши телеги, и колонна медленно тронулась в обратный путь, стараясь не растрясти столь необычный груз.
Уже дома вместе с матерью (немецкие солдаты отказались помогать таскать этих грязных русских, сказали, что их дело -охранять) отец отнѐс пленных на сеновал. Он без труда поднимал их на руки, настолько они были худы. На сеновале устроили что-то вроде пункта санитарной обработки. Пленных обмыли и уложили на сено. Остатки их лохмотьев сожгли. Этих бедолаг сначала напоили, смачивая губы водой, потом давали воды чуть-чуть. Начался долгий процесс их возвращения к жизни. Два месяца их ставили на ноги. Пленные только ели и спали. Через два месяца они начали походить на нормальных людей, и отец решил привлекать пленных к работам.
Распорядок был такой. Подъѐм в пять утра, завтрак, работа до обеда. После обеда – работа до 16 часов. Дальше – свободное время и ужин. Пленные питались отдельно от нашей семьи, но готовили одну и ту же еду на всех. Поначалу их зорко охраняли два солдата, им неплохо служилось в тылу. Однако со временем бдительность охранников пошла на убыль. Дела на фронте шли всѐ хуже и хуже. Тыловые части сокращались и высвобождающихся солдат отправляли на фронт. Видимо, по этой причине охрана была снята. Периодически кто-то из охранного подразделения заезжал к отцу, справлялся о пленных и уезжал в другую деревню, проверять других. Через некоторое время, после 16 часов, пленным стали разрешать ходить по деревне. Однако было строго запрещено покидать еѐ пределы. Жители деревни относились к русским по-разному. Одни откровенно враждебно, другие – равнодушно-нейтрально. Скоро большинство немцев к ним просто привыкли. Были и убеждѐнные нацисты, те не скрывали своей ненависти к русским и старались досадить им при любом удобном случае. Русские к тому времени немного освоили немецкий язык и могли сносно общаться с окружающими. Так прошло два года.
Война уже не казалась чем-то далеким. Она подбиралась всѐ ближе. Дыхание войны ощущалось не только в количестве похоронок, приходивших в семьи ушедших на фронт. Налѐты британских и американских бомбардировщиков на Киль и другие немецкие города становились всѐ более частыми и разрушительными. Германские истребители вели воздушные бои с эскадрильями британских «Ланкастеров» и американских «Летающих крепостей». Бомбардировщики несли свой смертоносный груз на военные и гражданские объекты. Американцы бомбили днѐм, англичане – по ночам. Иногда самолетам, летевшим на Киль, не удавалось преодолеть заслоны немецких истребителей.
Бомбардировщики отклонялись от курса и сбрасывали бомбы, куда попало. В том числе и на сельские районы, где кроме отдельных деревень никаких значимых объектов не было. Местные жители после первого же появления американских бомбардировщиков сразу поняли, что отсутствие вблизи их домов важных целей совершенно не означает, что на них не будут сбрасывать бомбы. Пленные всем отрыли щели. Услышав гул самолетов, немецкие крестьяне оставляли все свои дела и спешили укрыться, чтобы не погибнуть под бомбами.
Пленные также получали команду прекратить работу и спрятаться в отведѐнной для них щели.
Однажды бомбы ложились особенно близко к деревне. Это были как фугасные, так и зажигательные бомбы. Было очень страшно. Земля дрожала от взрывов, люди в страхе забились в щели и молились, чтобы выжить.
Зажигательная бомба попала в наш амбар. Взрыва не было, но раздались треск и шипение, появились языки пламени, повалил густой дым. Амбар загорелся. Хорошо помню свой страх и ужас, охвативший меня. Я смотрел на огонь, злыми языками охвативший пристройку к амбару, и уже занимающуюся огнѐм стену и кровлю амбара. Отец и моя семья прятались в щели рядом со мной. Ни они, ни кто-либо из соседей по деревне и не попытался что-либо сделать, чтобы сбить пламя. Бомбы продолжали взрываться поблизости. Визжали осколки. Все немцы сидели по своим щелям. На нас падали комья земли, в горло лез незнакомый мерзкий запах взрывчатки. Я по-настоящему понял, что такое страх.
И тут отец что-то закричал и показал в сторону амбара. Я вгляделся и увидел, что русские пленные бегут к амбару.
Первые уже суетятся возле стен и сбивают пламя, другие подносят воду, игнорируя жуткий, внушающий животный ужас грохот взрывов и вой осколков. Ни один немец не вылез из щели и не пришѐл им на помощь, хотя, если бы пламя разгорелось, то вся деревня могла быть уничтожена пламенем пожара. Я зачарованно смотрел на дружные и сосредоточенные действия русских, демонстрировавших редкое бесстрашие, поглощѐнных одним – надо сбить и потушить пламя. Им это удалось.
Самолѐты улетели, люди понемногу стали выползать из щелей, всѐ ещѐ переживая недавний страх и радуясь, что смогли уцелеть. Отец подошѐл к русским, они были потные, в копоти, но довольные своей удачей: потушили огонь и все при этом уцелели. Отец поблагодарил их за спасение его имущества.
Этот эпизод врезался мне в память. Потом были и другие бомбежки, но уже где-то дальше и всѐ было не так страшно, как тогда, когда горел амбар.
События развивались для Германии драматически. Уже было ясно, что рано или поздно сюда придут наши враги – американцы или ещѐ хуже – русские. Люди боялись русских, так как представляли их яростными и лютыми мстителями за то, что творили гитлеровцы на их земле. Не правда, что немцы не знали о том, что гитлеровцы очищают «жизненное пространство» на востоке от славян и других народов. Знали и одобряли.
Однажды после работы к отцу пришли трое русских пленных, работавших у нас, и попросили их выслушать. Они уже достаточно хорошо говорили по-немецки, и я хорошо помню, о чѐм они говорили с отцом. Старший из русских объяснил, что среди них оказался один пленный, резко изменивший свое поведение. Раньше этот человек помалкивал и работал усердно, как все, и был всем доволен. Но по мере приближения фронта, перспектива предстоящей расплаты перед советскими властями за работу в тылу на немцев становилась реальной и неприятной перспективой. Тот, о ком шла речь, заявил, что он непременно расскажет советскому командованию, как остальные 14 русских пленных работали на немцев и как они здесь жили. Он обещал всех разоблачить, как предателей Родины. Русские попросили отца убрать от них этого пленного. Через некоторое время приехали люди в черных мундирах, и забрали его с собой. Больше его никто не видел.
В конце концов, война подошла к концу. Наша деревня оказалась в британской зоне оккупации. Для моей семьи внешне мало что изменилось. Деревенские нацисты попрятались и не задирали пленных, выжидая, что будет дальше. Пленные как работали, так и продолжали работать. Через некоторое время до нас дошѐл слух, что советское военное командование обратилось к британским оккупационным властям с требованием собрать всех советских граждан, оказавшихся на территории Германии в ходе войны и передать их в двухнедельный срок представителям СССР. Не знаю почему, но эту новость первыми узнали наши пленные. Они прибежали к отцу и умоляли не выдавать их советским властям, объясняя это тем, что их неизбежно объявят врагами народа, предателями Родины и расстреляют. Отец посетовал, что он не может ничего сделать. Факт их пребывания и работы у нас наверняка уже донесли те, кто спешит выслужиться перед англичанами. А ему с английскими военными властями конфликтовать смысла не было, это могло очень печально для нас закончиться.
Мы все ждали, что будет дальше. Однажды днѐм к нашему дому подъехал английский военный грузовик. В нѐм сидели несколько солдат и переводчик. Английский сержант через переводчика приказал отцу незамедлительно предоставить ему всех русских пленных. Он даже точно знал их количество. Сначала русские отказались выходить из помещения, где жили. Англичане пригрозили и, в конце концов, пленным пришлось подчиниться. Я никогда не видел столько отчаянья на лицах этих людей, когда их сажали в грузовик. Казалось, будто их ведут на эшафот. Некоторые плакали. Англичане были неумолимы, несмотря на просьбы русских их не увозить, а оставить в нашей деревне. Сержант сказал, что у него приказ. Их увезли, и я часто думаю о том, как сложилась их судьба. Смог ли кто-нибудь из них выжить, вернуться к своим семьям – неизвестно.
Но по мере того, как я взрослел, занимался разными делами, встречался со многими людьми, я всегда старался их понять. И что мне до сих пор не удается – я не могу понять тех русских. Что ими двигало, почему они без приказа сами, добровольно бросились под бомбы спасать не просто чужое имущество, но имущество, принадлежавшее врагам их страны? Этого я не могу понять. Вы мне не сможете помочь в этом разобраться? – так вопросом он завершил свой рассказ.
Он замолчал. Мы шли, обдумывая услышанное.
– Видите ли, – начал я, – русские люди часто руководствуются не каким-то навязанным им правилом, а чувством справедливости в своем понимании. Ваш отец спас им жизнь, дал им возможность жить очень прилично. Они ели с вашей семьей, фактически, из одного котла, работали вместе. Когда пришла беда, русские, презирая опасность, все встали из траншеи на борьбу с огнем. Им это казалось правильным и справедливым. Намерение пленного спасти свою шкуру за счет товарищей, выступив в роли их изобличителя, с точки зрения тех людей, было совершенно несправедливым. Ведь пока не запахло жареным, он не бежал, не боролся, работал на немцев и все его устраивало.
– Ведь про свою «принципиальность» он раньше предпочитал не упоминать, а ел и батрачил, как все, – продолжил другой российский офицер. – Его при этом никто особо не сторожил, не истязал. Его не заковывали в цепи на ночь, не охраняли с собаками. И такое положение его устраивало. А когда перед ним замаячил суровый ответ перед Родиной, он запел по-другому. А что же ты, не бежал сам, а что же ты работал на врага? Он без малейших колебаний готов попытаться откупиться от наказания за работу на врага ценой предательства товарищей. Опять же, пленные, избавившись от этого «патриота», по своему исходили из понятия справедливости.
– То есть, вы понимаете их поступки? – спросил наш гид.
– Попытаться их понять можно, судить их мы не сможем, мы ведь не были в их шкуре, – продолжил третий мой товарищ. – Они сделали свой выбор, сами, добровольно. Судьба постоянно ставит человека перед выбором, случаются моменты, когда от подлости до героизма – один шаг, один миг. Что у человека в душе, то и выходит наружу в обстоятельствах, когда не отделаешься ничего не значащими дежурными фразами и не сделаешь вид, что это тебя не касается.
Жизнь – это испытание, и оно подчас бывает очень суровым. Сколько умников, подобно этому приспособленцу, сидят на тѐплых местах, говорят правильные слова, выступают за всѐ хорошее, против всего плохого, а на проверку – мразь и подлая душонка, способная только «открывать глаза» начальникам на окружающих, да предавать товарищей исподтишка. Всѐ до поры до времени. Пока обстоятельства не сформируют момент истины, когда маски не спасают, и становится абсолютно ясно, кто есть кто, – подытожил мой товарищ, офицер морской пехоты.
Мы замолчали. Наши шаги, а по привычке мы шли в ногу, раздавались в тиши парка, мягко шумела листва деревьев. Каждый обдумывал услышанное. Не знаю, смогли ли мы помочь понять этому немцу загадки русской души, но эта история и наше общение, нам запомнились.
(Продолжение следует)